«Неужели действительно ничего не знает о том, как получают сов Папенькины Чада? – в некотором изумлении подумал Тарик. – Выходит, у них здесь все иначе? Или… (он испугался этакой мысли, но храбро додумал ее до конца) или что-то не так сложилось, и папашину денежку получил кто-то другой: ну, скажем, захворал внезапно, и в последний миг вместо него пришел Брюзга? То-то на лицах двух остальных мелькнуло потаенное недовольство…»
– Вы хоть понимаете, что дело тут далеко не только – и в первую очередь не только! – в вашей неспособности вложить Школярам твердые знания в юные неокрепшие умы? – Брюзга по-прежнему грохотал так, словно его слушала забитая людьми площадь. – Неучение Школяров мироустройству – это злонамеренная попытка опорочить научные достижения славного королевства Арелат, ставящие его выше соседей! Вам, надеюсь, известно, какие службы нашего королевства занимаются подобными злоумышлениями?
Справа послышался деревянный стук, словно на кухонный пол уронили невеликую вязанку поленьев. Тут уж Тарик не вытерпел, обернулся в ту сторону – как и остальные Школяры. Даже порольщик, казалось дремавший с открытыми глазами, встрепенулся и вытянул шею, приглядываясь…
Провинившийся Титор распростерся на полу, закатив глаза и нелепо откинув руку. Те, меж которыми он сидел, отодвинули стулья так далеко, насколько удалось.
– Ну и слабачки у них в Школариуме… – засмеялся Брюзга. Потряс большим бронзовым колокольчиком и, когда вбежали двое служителей, распорядился: – Вытащите этого пестователя неучей в коридор… и дайте понюхать «вонючей соли», что ли. Я с ним потом поговорю. А ты, пентюх… – он смерил неприязненным взглядом застывшего в круге Школяра, – ступай к той вон лавке! Не ошибешься, она тут одна такая. Если тебе в голову не вложили ума, следует попытаться с другого конца… Живо передвигай ноги!
Школяр поплелся к «кобыле», где оживившийся порольщик посоветовал ему громким шепотом, слышным всем в зале:
– Спускай портки, недоразумение, ложись проворненько…
– И с размаху; с оттягом, как следует! – громко напутствовал Брюзга. – Дюжину горячих – все что могу… к превеликому сожалению!
По исполненной злобной радости физиономии порольщика видно было, что он не нуждается в напутствиях, наоборот, рад, что наконец-то нашлась работа – вполне возможно, впервые за очень долгое время… Розга свистнула в воздухе, обрушилась на толстый голый зад – и провинившийся заорал благим матом, будто его резали, и орал, не переставая, в промежутках меж звонкими ударами, а уж когда следовали удары… Хорошо Наставникам, они могли не сдерживать презрительных усмешек, а вот Тарик таковую величайшим усилием сдержал, как, несомненно, и остальные Школяры: орать под розгами означает выставить себя на несусветный позор и заработать унизительную кличку «Размазня». Даже Птенцы моментально усваивают: оказавшись брюхом на «кобыле», следует стиснуть зубы и терпеть, иначе уважать не будут, в игры не станут принимать, к доверительным беседам не допустят. Вполне может оказаться, Папенькино Чадо пороли впервые в жизни. Одно слово – Размазня…
Вскоре наказанный поднялся, натянул штаны, охая и кривясь. Злоключения его на этом не кончились: Брюзга величественно простер болтавшуюся в просторном рукаве костлявую руку, и в тишине упало страшное слово:
– ИСКЛЮЧЕН!
Служитель бросился к хнычущему Размазне, проворно расстегнул пуговицы школярского кафтанчика, половину при этом оборвав, содрал кафтанчик и выжидательно замер.
