– Всякое бывает, – вымолвил факир.
…А потом, когда карнавальная ночь замерла, Марко с Лаурой забрались на крышу какого-то дома рядом с крепостной стеной, разлеглись на черепице и долго смотрели на звёзды. Марко видел, как прямо над головой, в настежь распахнутом, пышущем ночной свежестью небосводе, змеится, купаясь в мерцании крохотных солнц и переливах туманностей, длинное созвездие Нагини, которое здесь, на Перишельских островах, моряки зовут Щупальцем.
– А вдруг, небо – это тоже океан, – сказала Лаура, не отрываясь, глядя в вышину. – И там, на другом берегу, собрались сказочные звери, каждый с камнем во рту, и они ждут нас, зовут погладить их гривы и посмотреть на их чудеса… И нам нужно только придумать, как доплыть до них…
Марко долго молчал, слушая, как затихает в его голове колокольчиковый голос принцессы. И потом сказал:
– Мы найдём способ. Обещаю тебе. Когда-нибудь мы доплывём туда.
Он почувствовал, как мягкие кудряшки коснулись лица, и Лаура поцеловала его в щёку.
Даже сейчас, спустя восемь лет, под пронизывающими ливнями Грка, он горел на щеке принца сладким бутоном – тот детский поцелуй, такой застенчивый, но такой главный. Марко вскарабкался на извивающийся вдоль тропы сосновый ствол, обходя мутный поток дождевой воды, грязи и мусора. Даже мокрые ветки своими оплеухами не способны были вывести с лица Марко нежного поцелуя маленькой Лауры. Принц прополз по скрюченной, точно кикимора, сосне и перепрыгнул на расколотую каменную болвашку. Это был обломок одного из опорных столбов, когда-то державших аркаду с акведуком на подступах к крепости. Несколько таких столбов уцелели и белёсыми перстами подземных исполинов, рвущихся на волю, торчали впереди по обеим сторонам тропки. Они были всем, что осталось от акведука, а вода теперь бежала не над ними, а грязными ручьями шипела у оснований. Тропка здесь, ближе к крепости, была выложена булыжниками. Промеж круглых камней вздулись напряжёнными венами корневища деревьев и пролегли поперёк тропы. Аккуратно ступая по корням, как по ступеням, Марко приближался к очертаниям крепости, нависшей над ним точно огромный разорённый муравейник. Обглодки опорных столбов мёртвыми привратниками пропускали принца. Марко различал на их плоских каменных боках какие-то фрески, полустёртые временем и водой. Поверх одних – о казнях, посланных древними богами, – ложились другие, изображавшие покойные кипарисовые рощи с кроткими девами и единорогами, а на них наслаивались совсем новые, о славных морских сражениях и пиратских вылазках; но даже эти выцвели и размылись. Всё здесь было лишь эхом прошлого. В слоящихся рисунках, в напластовании времён, Марко вдруг ощутил предостережение, которое пытались ему внушить немые колонны: и ты, принц Локрума, забравшийся на проклятый остров, так же сгинешь, канешь в прошлое. И кто-то нарисует тебя на каменном столбе поверх предыдущих, и эта картинка будет единственным, что от тебя останется, но и её сожрут века и промозглая сырость. Хотя кто теперь будет рисовать здесь, на обломках? Пришедший исчезнет, не оставив ни следа, ни памяти. Марко упрямо ухмыльнулся и отбросил прилипшие волосы со лба. Он доберётся. Он победит. Наперекор стихиям и проклятиям.
Разномастные башенки – истерзанные молниями, громоздкие, ссутулившиеся, простывшие, с ввалившимися шатрами, а то и вовсе без шатров – торчали из крепости, как опята из пня.
