Теоретические основы мастерства дворника. Диссертация - страница 3

У крайнего, восьмого подъезда, гуляет женщина-рыба: большие глаза, толстые губы, приоткрытый рот. Её одутловатое лицо всегда одинаковое, как у истукана – никакой эмоции или мысли. Я всегда здороваюсь, но она меня не замечает. Сегодня её грузное тело облачено в старую просторную кофту и трико, на ногах калоши. Медленно переваливается с боку на бок, кидая ноги по сторонам и скрестив за спиной пухлые ладони. У неё явно что-то с психикой.

Вот и завершены «подготовка-инсталляция-зачистка» – ПИЗ многоэтажки. От подъезда ковыляет бабушка Агата.

– Вам помочь?

– Ой, я сама. Потихоньку, потихоньку, и дойду в Деде́лишкес.

– Туда три часа топать! Сядьте на автобус.

– Не ходят там автобусы. Я с утречка встану, соберу водичку, печенье, и шагаю. Приду, сажусь у могилки и с дедушкой говорю, смотрю на его потрет. Скоро уж встретимся.

– Перестаньте! Вам ещё жить да жить.

– Девяности один годочек мне, – улыбается Агата беззащитной улыбкой.

Я бы дал ей от силы 75. Её белые кроссовки с блёстками вообще молодёжные. Но меня поражает другое: придумала себе крест и сама его несёт, в такую даль пешком ходит! Мы с ней старики – мне 49, ей 91, и наше поколение ещё помнит про долг и честь.

Агата – из ссыльных, и за прошедшие годы я слышал её историю десятки раз. Она помнит каждую мелочь, каждую чёрточку, а я всегда слушаю жадно: передо мной свидетель того, о чём пишут в учебниках. Кому ещё выпало счастье увидеть такого человека? В июне 1940-го Литву захватил СССР, а через год начались высылки. Агату с родителями привезли на вокзал. Там отцу заломили руки и утащили в мужской вагон. Агату же с мамой загнали в женский.

– На перроне уйма народу, плач, крики. Но громче всех орали солдаты, и ещё бряцали винтовками, – говорит бабушка с невинной детской улыбкой…

Агата вспоминает, как улучила момент и выскочила из вагона. Солдат бросился следом, но потерял её в толпе. Девочка отыскала мужской эшелон, мужчины там стояли как спички в коробке – места не хватало.

– По пояс голые, потные, духота страшная. Вытолкнули к двери моего отца. Он снял с пальца толстое обручальное кольцо и отдал, чтобы мы с мамой обменяли на еду. И велел, чтобы мы ели траву, потому что все должны выжить и встретиться. Тут меня и нагнал солдат…

Их везли в закрытых товарных вагонах, как возят скот. Лишь окошки под потолком были открыты. Дети высовывали носики, чтобы подышать, а люди на полустанках впадали в ступор: на вагонах было написано, что везут проституток и бандитов, и тут вдруг – дети…

– Не встретились мы с папой, он ведь был литовским офицером. В лагере от него требовали признания, что он против СССР, а папа им сказал: «Я честно служил своей стране и законной власти». И больше ничего не сказал. И даже на расстреле молчал, я видела все документы…

Смотрю ей вслед. Старушка послушно тянет свою тележку и никому не жалуется. Её кофейная курточка скрывается вдали, за перекрестком, а я стою, огорошенный, и мне уже не до уборки. И приходит смутное ощущение, будто со мной что-то не в порядке…

В шесть утра я не проснулся, а очнулся от забытья. Кажется, прошлое придумано Матрицей, а я – затерянная в Космосе песчинка. Что там, в глубине Вселенной? Для чего она существует? Есть ли у неё границы? Эти вопросы мучили меня с юности.

Физику в школе преподавал Владимир Фёдорович Флюстиков – добродушный дедушка с седой бородой, пропахшей махоркой. Он и выдвинул меня на республиканскую олимпиаду по физике. Правда, после бойни у телебашни олимпиаду отменили. Карьера военного тоже сорвалась: в новой литовской армии «сыну оккупанта», как меня называли, места не было. Отец сказал: «Раз у тебя получается по физике, двигай туда». Он купил стопку тетрадей, и я принялся решать уравнения. А Флюстиков преподавал мне теорию Эйнштейна и не брал ни копейки. Вот какие люди бывают.