***
Услышав громкий хлопок, я открыл глаза. Оказалось, это Ленский пробрался без стука ко мне в номер и хлопнул дверью. Я стал за ним наблюдать исподлобья. Он снял куртку, повесил её на вешалку, потом, по-хозяйски, приблизился к окну и распахнул его, затем подошел к чайнику и налил из него воды в большую чашку. В конце концов, он присел в кресло напротив моей кровати, поставил чашку на прикроватную тумбочку и замер, сложив замочком руки на колене. Какое‑то время он сидел молча, вглядываясь в меня. Прошло минут пятнадцать.
– Как тебе не стыдно, Фил. Я надеялся застать тебя за столом. После вчерашнего, я был убежден, что «грязевые ванны» пошли тебе на пользу, и ты поставил финальную точку в своей работе. Неужели ты посмел проспать вдохновение? На – пей!
Я приподнялся и, положив за спину подушку, уселся на кровати. Выпив предложенную воду, я вернул ему чашку.
– Володь, ты серьезно продолжаешь верить во всю эту чушь? Послушай меня, несмотря на красоту твоей теории, реализм оказался сильнее. Я чувствую головную боль, тошноту, резь в животе. У меня возникают провалы в памяти, галлюцинации, спорадические желания тебя убить и жениться на Свете. Могу продолжить дальше, если хочешь, но ничего нового в себе я не наблюдаю, кроме деградации.
– Как же так? Неужели ты ничего не помнишь?
– Что я должен помнить?
– Что случилось в цирке.
– В цирке!?
– Да, представь себе. Уже забрезжил рассвет, когда мы пересекли дорогу от первого ГУМа и вошли в цирк. Зоотехник нас ждал; с ним торговаться не пришлось, я его таксу знаю. Всё честь по чести: сели, неформально и не культурно обсудили диспозицию. Однако после «обсуждения» мы натолкнулись на парадокс – наша веселая компания ни с того ни с сего загрустила. Делать нечего, нужно было как-то спасать ситуацию. Мы спустились в зверинец. Я предложил взять с собой медведя Стёпу, найти полицейского, связать их вместе и бросить в Москва-реку. Ты на это сказал, что, несмотря на глубокое уважение к творчеству Толстого, всё же являешься сторонником оригинальных идей. Причем сам никаких свежих мыслей на сей счет не высказал, а начал кормить сонного мишку яблоками. Он же вместо этого лизнул тебе руку и протянул ветку зеленого бамбука. И вот тут ты взял эту палочку, повертел её в руках и, стукнув ею себя по лбу, сказал: «Ну, конечно же, оно и не могло быть иначе!» Вслед за этим здесь же у Стёпы в вольере ты разровнял ногой песок, присел на корточки и стал вычерчивать какие-то схемы и формулы, при этом объясняя Свете что к чему. Света тебе кивала, задавала уточняющие вопросы, искренне силясь вникнуть в то, что ты там городишь. В общем, проявляла самое живейшее участие. Ты же разгорячился, сказал, что шельф нужно бурить не иначе как со стороны Шпицбергена, потому что если заходить от нас, то ничего не сработает: мол, у нас из-за орбитальной кривизны на такие погружения имеется от силы всего два дня в году, чего крайне не достаточно. «Ну, как ты этого не понимаешь, Светочка? Это же элементарно. Никто не пойдет на такой риск, потому что оно хоть и престижно, но колоссально затратно. А у норвежцев для нас будет аж целых 14 дней». При этом ты отчаянно убеждал Свету, что, если постараться, хватит и десяти, максимум двенадцати дней; она и не думала возражать, но ты всё равно настаивал, и ей ничего другого не оставалось, как согласиться с тобой. И пока ты всё это втолковывал Свете, Стёпа дважды кувыркнулся по твоим записям. Но ты на него не обиделся, сказал, что утром всё вспомнишь. Вспомнил?
