– Так и я о том же, Филя, – сказал Володька. – И я про тех же самых людей толкую, которые намереваются эволюционировать в ангелов. Я ведь как думаю: вот мы все из плоти и крови. А когда люди из плоти и крови питаются одной амброзией или, как там ещё – манной, то у них прорезываются крылышки и они начинают нарушать законы гравитации. Их организм в ответ сопротивляется вплоть до всевозможных расстройств психических. Только представь, что они в своих нимбах будут передвигаться по земле прыжкообразно, как по лунной поверхности. Это же, по меньшей мере, не комфортно и будет странно выглядеть. Вот и нужно как-то заземляться.
– То есть пить, курить и дебоширить? – спросил я.
– Да. И не только, – загадочно ответил Ленский и с улыбкой посмотрел на Свету.
– Знаете что, мальчики? Завязывайте с этими разговорами. Или я уйду, – сказала Света, делая ударение, скорее, на конструктивном предложении, нежели на угрозе.
– Иди, – поддержал я её порыв.
– Я тебе пойду! Я тебя теперь вообще никуда не отпущу! – воскликнул Володька и подозвал официанта к нашему столику. – Желание дамы для меня закон. Меняем тему!
К нам подошел молодой человек. Ленский начал объяснять ему свою просьбу, совершая какие-то кругообразные движения руками над столом. «Дружище, сделай-ка нам вот это…» – сказал он. Однако ничего внятного из этого у него не получилось и, закончив махать руками, он добавил: «Ну, в общем, ты сам всё знаешь».
Я почувствовал, что «вот это» до добра не доведет. Бабочки мои напугано притаились, уловив подозрительную сейсмоактивность в манипуляциях Володькиных рук. И оказались правы, потому что я совсем не помню, чем закончились «поминки парашютиста» и как мы покинули столик под навесом.
* * *
– Володя, по-моему, Филу не хорошо. Фил, are you Ok1? – сказала Света и, как белокрылый мотылек, замахал на меня своими крылышками.
– Oui, Madame, je suis en forme2. Я в порядке.
– Фил, не ругайся при дамах.
– Зачем ты меня напоил?
– Э, нет! Я тебе предложил выпить всего один раз. Дальше ты уже сам. У меня и свидетель имеется, – сказал Ленский и лукаво добавил. – Уверяю тебя, ты даже не догадываешься, как я могу напоить… Ладно, старичок, не кисни. Мы уже близко.
«Близко? Близко к чему? – подумал я. – К превращению бесчувственного тела в безжизненное?»
Мы, оказывается, уже куда-то шли. Я постарался оглядеться, но ничего не получилось. Что за ерунда? Ничего не вижу. Я ослеп! А, вот оно что: это Света, когда о чём‑то там спрашивала и потряхивала меня как градусник, надышала мне в очки и теперь они запотели. Ну, слава богу, не всё так безнадежно. Я снял очки, убрал их в карман и движением рыцаря, опускающего забрало на своём шлеме, с усилием провёл ладонью ото лба вниз к подбородку. После этого я посмотрел по сторонам и догадался, куда мы идём: в троллейбусный парк.
Я знал про Володькину страсть к троллейбусам. В неё он вкладывал даже какую-то философию. Дескать, в отличие от трамвая троллейбус имеет свободу выбора, может маневрировать и изменять траекторию движения. Но, вместе с тем, если сравнивать его с автобусом, эта свобода все же была ограничена благодаря его связи с некой высшей силой через посредство рогов троллейбуса, подключенных к электропроводке. Пока мы шли, он мучил этими витиеватыми баснями несчастную Свету.
– А известно ли тебе, Света, что один из потомков Достоевского был водителем троллейбуса? И не кажется ли тебе, как лингвисту и просто умной женщине, что в этом есть какой-то глубокий смысл? Я бы даже сказал – символ.
