Ну а в тот момент, я демонстративно отвернулся от опешившей девушки, дополнив таким образом выразительнейшую картину моего к ней отношения. И вот стою я, спиной к Марии, и волна глупого гнева сходит, отпускает меня. Вот уже я судорожно размышляю о том, что со мной происходит. Поведение мое было не просто нахальным и грубым, оно было посторонним мне. Так запросто нахамить незнакомому доброжелательному человеку. Даже не могу припомнить, чтобы подобное случалось со мной раньше. Ведь я же вовсе не хам и не язва. Скорее наоборот. Искренне уважаю я людей, всех людей, без исключения, несмотря на то, что порой творится их, нашими руками, гнусть и грязь. Я уважаю людей, в противном случае, не мог бы работать преподавателем. Как же пал я так низко, сорвавшись на девушку, единственным проступком которой было обращение с вопросом к учителю?
Стоял я так, спиной к Марии, не поднимая глаз, чувствуя стыд и острейшую необходимость извиниться. Обернуться и извиниться, твердил я себе, обернуться и извиниться, немедленно.
Я повернулся, но, к своему изумлению, обнаружил перед собой не Марию Шагину, а Никанор Никанорыча, прежнего, бодрого, в мятом пальто и огромной серой шляпе с полями на манер американских гангстеров тридцатых годов.
– Здравствуйте, любезный мой Борис Петрович! – горячо воскликнул он.
Он ухватил мою укрытую пальто руку и принялся трясти ее.
– Давненько не виделись.
Я все еще находился под впечатлением разговора с Машей Шагиной, поэтому растерянно спросил:
– А где Маша?
Лицо Никанор Никанорыча сразу же сделалось печальным.
– Нехорошо получилось, Борис Петрович. Ой, нехорошо. Девушка-то перед вами не в чем не виновата. Не причем Машенька-то к вашим неудовольствиям.
Я, наконец, осознал, что передо мною стоит непосредственно предмет моего ожидания. Неуловимый Никанор Никанорыч, собственной персоной. Именно по его, Никанор Никанорыча, прихоти, я торчал здесь, в опустевшем вестибюле и уж конечно благодаря ему сорвался на ни в чем неповинную Машу Шагину.
– Бильгамешу! – громко сказал я, как пароль.
Никанор Никанорыч мгновенно посерьезъенел и недовольно огляделся по сторонам, будто кому-то было дело до меня и него в огромной шляпе.
– Что ж вы, Борис Петрович, минимальных секретностей не соблюдаете, – нахмурившись, шепотом затараторил он. – Не ровен час уши нас какие слушают? Сообщают куда не требуется, а?
Это его «а?», меня допекло окончательно.
– Перестаньте ломать комедию, Никанор Никанорыч! – воскликнул я так, что шарахнулись стоявшие за углом женщины в платках. – Никаким ушам до нас с вами нет дела. А что до упомянутых вами секретностей, так вы настолько рьяно их соблюдаете, что до сегодняшнего дня я даже не понял вашего ко мне дела!
Я оторвал преисполненный праведного гнева взор от замеревшего Никанор Никанорыча и обнаружил что все, кто находился вокруг, таращатся на меня. Нет, не таращатся, а скорее испуганно косятся. В количестве двух упомянутых женщин и еще двух идущих мимо студентов.
– Прошу прощения, – сказал я всем сразу.
После этого я сунул коричневый коричневый портфель в руки Никанору Никанорычу и припустил к выходу. Чертыхнувшись при протискивании через турникет, я настеж распахнул стеклянные входные двери в металлической раме и выскочил на крытую террасу университетского крыльца и, дальше, сбежал с него на широкий тротуар с парковкой.
На улице шел снег. Кипел жизнью вечерний город: шли люди, скрежетали резиной по обледенелой дороге автомобили. Я не замечал даже, что стою раздетый, с пальто наперевес. Я поворачивал голову, смотрел во все стороны пристально, пытаясь увидеть силуэт девушки в полушубке и голубой шерстяной шапке. Нет, никаких следов.
