Приноровилась Соня, чтобы не отпрашиваться с работы, сажать Сережку в автобус к дяде Коле Ропшину. Устремлялся Сережка под никелированную трубу, прилипал носом к лобовому стеклу, как вперед смотрящий на пиратской шхуне из книжек, прочитанных ему мамой. На остановке «Школа» дядя Коля никогда не трогал автобус с места, пока мальчонка не перебежит дорогу и не нырнет в кусты, чтобы вынырнуть из них уже у ступеней школы за спиной памятника Ленину.
Занимался он много, с русским было все хорошо – врожденная грамотность и легкое понимание языка, с чтением тоже проблем не было, а вот с арифметикой была ну просто беда.
Как-то весной на перемене он бродил по школьному двору. Подошли четвероклассники:
– Эй, луковица, ты чей?
Он не понял, пожал плечами.
– Где батька твой? – уточнили вопрос.
– У меня нет папы.
– А откуда же ты взялся?
– Меня маме аист принес.
– Ха, – со знанием дела ответил мелкий знаток, – его мамке аист этого шибзика, видать, клювом сделал. Спроси у мамки, понравилось ей?
В ответ дружный молодецкий хохот.
Вечером перед сном, лежа под одеялом и наблюдая, как Соня гладит белье, спросил:
– А где мой папа?
Она замерла с поднятым утюгом в руке, осторожно поставила утюг на подставку, зачем-то вытерла руки передником, вздохнула и, подойдя, села на край своей постели, где теперь Сережка спал один. Как всегда, когда она волновалась и терялась, свет вокруг окрасился холодным подрагивающим голубоватым цветом.
– Твой папка далеко на Севере. Он работает там, добывает полезные ископаемые.
– Зачем?
– Чтобы у нас здесь было светло, чтобы в школе у тебя было тепло, чтобы ты не мерз и не болел. Он думает о тебе, он заботится о тебе и поэтому должен там работать.
– А почему другие там не работают?
– Все где-то работают. Вот дядя Коля работает, чтобы возить детей и взрослых, я работаю, чтобы было чисто в библиотеке, чтобы книжки лучше сохранялись и такие как ты могли узнать много всего интересного про наш мир и всех, всех людей других.
Как-то раз Сережку поймали несколько одноклассников покрупнее в туалете, двое держали, а третий, набрав в ладошки воды из-под крана, с усердием поливал Сережкины брючки. Когда он вернулся в класс, все вокруг стали зажимать носы и отскакивать от него:
– Ссыкун!
Надя встала рядом с ним, достала из своего ранца носовой платок и обтерла ему штаны:
– Молчите, дураки! – крикнула она, и обращаясь к Сережке. – Садись, не обращай внимания.
В третьем классе, заметив, что на арифметике Сережка заглядывает ей через плечо в тетрадку, она прикрыла лист рукой и прошептала:
– Списывать не дам. Хочешь, я после уроков могу тебе помочь с домашней работой?
Он кивнул.
Почти каждый день они оставались в классе, и Надя пыталась вложить ему в голову премудрости, которые творятся в этом мире с цифрами и числами, но то ли бедолага не способен был постичь эти сложности, то ли у Нади не хватало педагогического таланта.
Так и тянул он этот тяжкий груз вычислений максимум на «между двойкой и тройкой».
Другой раз и тоже в туалете одноклассники покрасили пучок его волос на макушке зеленой краской, а потом в коридоре и классе плясали вокруг него и распевали:
– Лу-ко-ви-ца за-мор-ская! Лу-ко-ви-ца за-мор-ская! Лу-ко-ви-ца за-мор-ская!
Надя увела его в столовую, где перед дверью был ряд раковин, и отмыла его волосы, благо, что краска была акварельная. Но он все равно ждал, что в какой-то момент она встанет в круг с остальными и начнет над ним смеяться. Он опасался ее, он тянулся к мальчишкам. Чем больше они над ним издевались, тем сильнее его тянуло стать равноправным членом их компании.
