2. Летели годы, ломая судьбы
Продолжая ходить с топором по двору, Галина за его пределами вела вольную, разгульную жизнь. И вот к шестнадцати годам, учась на последнем курсе сестрорецкого училища и осваивая профессию поварихи, она «залетела». Кто был виновником, естественно, было неизвестно.
Сколько раз я видел, как уходила она с «танцевального вечера» в «Ленинградце» в обнимку с каким-нибудь новым кавалером. Куда? Понятно куда, через шоссе в рощицу слева от «Северной Ривьеры». Немало наших земляков было зачато в этой рощице и не только наших, но и городских, потому как удавалось уводить в эту рощицу и некоторых из наиболее доступных молоденьких отдыхающих. А напористость и неопытность легко боролись с низкой рождаемостью. Иногда туда уводили не мы, а нас, когда объявлялась среди приезжих какая-нибудь дама постарше, охочая до молоденьких мальчишек. Что ж шли набираться опыта: «Ты не суетись, расслабься и внимай».
Явным «залет» стал к весне, шепотком прокатился по кухням нашего дома, перекинулся и в соседние, породив насмешливые ухмылки у Гальки за спиной – яблочко от яблоньки…
Когда известие долетело до Егора, он молча вышел из кухни на крыльцо, постоял с минуту, что-то бормоча себе под нос, потом бегом спустился во двор, встал на крыло и спикировал в долгий, тяжелый десятидневный запой.
Появился он во дворе, встреченный Клавкой, которая за эти дни успела обзвонить все больницы и морги, у края тропинки, в узком проходе между соседскими заборами. Вид у него был почти неузнаваемый – борода, чернота лица, плохо открывающиеся глаза, набрякший, посиневший шрам от Галкиного полена, свежий синяк на щеке, одежда изодрана, один ботинок потерян.
Он попытался молча протиснуться мимо жены, но она ухватила его за ворот и с силой шваркнула тщедушным мужниным телом об забор. Он упал, медленно встал и, не поднимая взора, попытался опять с медвежьим упорством протиснуться во двор. Снова удар об забор, и снова молчаливая угрюмая попытка прорваться.
После третьего броска и последующего удара кулаком в глаз, Егор поднял голову, размахнулся и саданул, первый раз в жизни, Клавку в выпяченный над ним подбородок. Не ожидая удара, она отступила, поскользнулась на мокрой траве и плюхнулась на штабель сложенных вдоль забора досок.
Гробовое молчание, в котором продолжался поединок, прибавлял жути к развернувшейся картине.
Егор молча прошел через двор и скрылся в доме.
Родила Галина в срок и без проблем, здорового крупного мальчика – Павла.
Большая часть забот о нем свалилась на безотказную Екатерину Ивановну, Галька не собиралась отказываться от удовольствий молодой жизни, а скоро еще и на работу устроилась – на кухню в «Ленинградец», благо, ходить туда было не более пяти минут. Машка продолжала рассекать просторы родины, появляясь между рейсами, сюсюкала с малышом, но особых усилий на уход за ним на себя не взваливала.
К Новому году померла Клавка, отмучилась, бедолага. Сгорела она быстро, врачи только сокрушенно качали головой – поздно, уже поздно, с таким диагнозом шансов нет. Худела она на глазах, пальто висело на ней, как на вешалке, руки дрожали, когда снимала кастрюлю с плиты, потом уже и за водой ходила еле-еле, приносила по трети ведра, не то, что раньше – два полных, да еще чуть ни бегом. А к зиме отвез ее Егор в больницу, где потом, как верный пес дежурил, когда не был на смене или пьян.
