Терновый венец. Рассказы об Александре Пушкине - страница 16

– Господа, – сказал он, – как мы кончили со Старовым – это наше дело, но я вам объявляю, что, если вы позволите себе осуждать Старова, которого я не могу не уважать, то я приму это за личную обиду, и каждый из вас будет отвечать мне, как следует!

Знаменательность слов Пушкина и твердость, с которой были произнесены эти слова, смутили молодежь, и они извинились.

Александр Пушкин своими поступками умел бесить молдаван, один из которых был Тодор Балш, с которым он водил знакомство в Кишиневе. Он был из князей, член Государственного совета, по-молдавски – «ворник».

Его красивой жене было лет под тридцать и звали её Мария. Она хорошо владела французским языком, что давало ей возможность вести себя с другими с некоторой претенциозностью. Она была живой и острой на язык, и, как все женщины, словоохотлива. На этой почве они и сблизились с Пушкиным, который и сам не прочь был поболтать.

Некоторое время он увлекался только ею одной. В своих беседах они доходили до свободных и откровенных речей, и это ей нравилось.

Вначале она очень интересовала поэта и некоторое время было все хорошо. Но вот в обществе появилась другая женщина, «Альбрехтша», как прозвали её в Кишиневе И, хоть она была старше Марии года на два—три, была еще красивее той. Мало того, обладала европейскими манерами, была начитанна, многоопытна…

Манерами она победила Балш – Мария очутилась на втором плане. С Пушкиным Альбрехтша сразу же нашла общий язык – умела поддержать салонный разговор. Но в Кишиневе о ней распевали за глаза такие нравящиеся Пушкину куплеты:

В феврале 1822 года, находясь в доме вице-губернатора, Крупянского, Мария приревновала поэта к Альбрехтше, и, когда она недовольно намекнула на его новое увлечение, с колкостями, Александр Сергеевич подлил масла в огонь:

– Она – женщина историческая и в пылкой страсти… ммм…

Ставшая неприятной от злости, Балш оттолкнула поэта от себя. И сам он стал с ней холоден. Чтобы уязвить обозленную женщину еще больше, Пушкин стал любезничать даже с её двенадцатилетней дочерью Аникой, которая от матери не отставала – была такой же острой на язычок.

Оскорбленное самолюбие матери, – Мария приняла показное ухаживание Пушкина за желание уколоть её взрослой почти дочерью, – привело к тому, что стала совсем неуправляемой в словах: придиралась к нему, что бы он ни сказал.

В кишинёвском обществе как раз в это время все только и говорили о какой—то ссоре двух молдаван, которые, «ну, никак не хотят драться». То есть, не стрелялись на дуэли.

Липранди, который присутствовал здесь же, проронил:

– Это же молдаване! Чего ты хочешь от них! У них в обычае нанять несколько человек да их руками отдубасить противника.

Пушкин расхохотался громко, говоря:

– Меня очень забавляет такой легкий способ отмщения. – Посмотрел на Марию с усмешкой и произнес, – экая тоска! Хоть бы кто нанял подраться за себя!

Молдаванка вспыхнула и почти крикнула:

– Да вы деритесь лучше за себя!

– Да с кем же?

– Вот хоть со Старовым; вы с ним, кажется, не очень хорошо кончили.

Пушкин, красный, как мак, бросил сквозь зубы:

– Если бы на вашем месте был муж, то я сумел бы поговорить с ним. Потому ничего более не остается, как узнать, так ли и он думает! – И прямо от нее отправился к карточному столу, за которым сидел ее муж, Тодор Балш. – Пойдемте, – обратился к нему, еле сдерживаясь, – я вам должен кое—что сказать… – И объяснил, что у него произошло с его женой, закончив такими словами: – А так как я с женщинами не дерусь, то удовлетворения требую от вас.