Главным было выжить в этих условиях, а на то, чтобы любоваться фресками и наскальными рисунками, у Ремизова уже не оставалось сил.
И вот, пожалуйста. Карта Немытевского полностью повторила схему расположения пещерного комплекса. Точь-в-точь! Получается, что «терракотовый список Чжана» спрятан именно в этом месте. Но как его найти? С чего начинать поиск? Пока ясно только одно – список этот терракотового цвета.
Павел Петрович решил поговорить с Колей и ознакомиться с записями профессора. Он был ассистентом профессора, значит, должен все знать о его исследованиях, если за время пути он составлял отчеты и делал записи, так как профессор был уже слаб зрением. Но что очень смущало Ремизова? Почему схема была составлена рукой профессора? Именно его крючочки и завиточки на некоторых буквах делали почерк профессора узнаваемым и, практически, неповторимым. Номера пещер-комнат были пронумерованы. Некоторые из них подписаны довольно загадочно. Например, рядом с номером двадцать два стоит надпись: «гим», возле сорок шестого – «Х?» и так далее. Слово «гим» повторялось чаще других, знак «Х?» – тоже нередко упоминался.
Уж если профессор самостоятельно корпел над схемой, значит, Коля ничего не знает о ней? И тогда почему Немытевский держал ассистента, верного и преданного подобно псу, в полном неведении?
Надо как-то разговорить Колю, но ненавязчиво. Ремизову пришла в голову мысль напоить Платова и выведать, знает он хоть что-то о карте или нет. Ведь не зря говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
Тут как раз Кацебо предложил по русскому обычаю, на девятый день, помянуть усопшего профессора. Ворчливый и явно не довольный появлением в отряде Коли адъютант Петруха Дронов быстро организовал поминальный стол: вареные яйца, сало, даже испек какие-то лепешки. Кацебо достал из своих запасов бутыль спирта и три мензурки. Его терзал вопрос: отчего умер профессор? Чем он мог отравиться? Поэтому доктор то и дело донимал Колю расспросами, где они работали, не было ли каких-либо испарений и т. д.
Коля расчувствовался, и после второй мензурки выпитого спирта пустил слезу, и, к всеобщему удовольствию, стал очень красноречив. Поначалу Ремизов прислушивался к тому, что Коля рассказывал Кацебо, а затем и сам стал задавать вопросы.
Картина вырисовывалась очень интересная…
В последние годы профессор вел активную переписку с немецкими исследователями Китая. Он даже специально съездил в Берлин, чтобы на месте ознакомиться с содержанием многочисленных ящиков с фресками из монастырей в Безеклыке и Дуньхуане, которые немецкие исследователи активно вывозили из Поднебесной. Так как большая часть фресок не была выставлена в экспозиции берлинского Музея этнологии, потому что с этими экспонатами требовалась серьезная работа, профессор, пользуясь своими связями, рассматривал их прямо в запасниках. Коля при этом не присутствовал, так как профессор ездил в Германию без него, а с дочерью Ольгой. Именно она вела все его путевые дневники и составляла отчеты. Позднее, когда Немытевский с Платовым уже находились в Безеклыке, профессор как-то вскользь, но не очень подробно, упомянул своему ассистенту о том, что наткнулся в одном из ящиков на интересную фреску, содержащую некое подобие химической формулы.
У Николая был один существенный недостаток. Он не умел, в отличие от Немытевского, читать фрески. Да, именно читать, потому что далеко не вся фресковая живопись основана на изображении чего-то или кого-то. Некоторые фрески представляют собой математические расчеты, технологические описания каких-либо явлений, инструкции, наконец, но чтобы фреска содержала химическую формулу! Это, бесспорно, Немытевского очень заинтересовало.
