В последнее время усмирять засидевшихся на одном месте солдат стало все труднее. А от генерала Бакича по-прежнему не было никаких известий. Доктор Кацебо, не на шутку пристрастившийся к алкоголю, становился невыносимым. У солдат доктор пользовался авторитетом, вполне, кстати, заслуженным, так как мог вылечить любого заболевшего воина. На поле боя, в экстремальных условиях он мог прооперировать раненого, в мирное время мог без особого труда по виду больного определить диагноз и за два-три дня поставить заболевшего на ноги. Но в нынешних условиях, после перехода китайской границы и размещения в пещерах Могао, когда перспективы пребывания русской армии в Китае были совсем не радужные, Кацебо затосковал. Он скучал по семье, о которой много месяцев не имел вестей, о былых подвигах во славу царя-батюшки и русского отечества, о и чем-то еще, так сильно печалившем его. Скучал и пил, пил и скучал.
С Кацебо Ремизова связывало не то чтобы дружба, но многолетнее знакомство и служба в одном полку. Приступы меланхолии случались у каждого второго «квартиранта» пещер Могао, да и самого Ремизова порой посещали не самые веселые мысли, но только доктор вел себя так вульгарно.
Ремизов решил взять его с собой к Немытевскому. Когда волнения мало-помалу улеглись, и появилась возможность выехать из отряда на пару дней, Ремизов отправился на переговоры с Кацебо.
Пещера-«келья», в которой располагался доктор, была, пожалуй, самой светлой и чистой. Она разделялась на две части, в одной из которых даже имелось окно. В светлой части доктор проводил прием и осмотр больных, здесь же стояли два топчана, покрытых относительно чистыми простынями на случай карантина.
Кацебо не ожидал прихода командира. Он сидел за столом, склонившись над листом бумаги, и что-то увлеченно писал. Ремизов кашлянул для приличия. Как только он увидел Павла Петровича, расплылся в счастливой улыбке и мгновенно смахнул листы бумаги в ящик стола.
– Что за подарок небес! К нам пожаловал светлейший князь… – начал было витийствовать Кацебо, но Ремизов его быстро прервал.
– Хватит, Валериан, не стоит разыгрывать очередную пьесу. Знаю, актер ты хороший, но я к тебе по другому делу.
– Неужели, хворь какая приключилась?
– Приключилась, но не со мной. Заболел мой старинный приятель, профессор, который гонца присылал на днях. Просил меня приехать к нему, а я все никак не мог собраться. А тут во сне его увидел. Нехороший был сон. Чувствую, что пора навестить старика. Хотел тебя пригласить прогуляться со мной, пока у нас тут все тихо-мирно…
– А чем болен профессор? У нас с медикаментами дела неважно обстоят, но кое-что у меня припасено… на «черный день».
– В письме он писал, что местные доктора не берутся ставить диагноз. Симптомы непонятные – болей никаких нет, а вот слабость сильная. Стакан ко рту поднести не может. Осмотрел бы ты его.
– С превеликим удовольствием! Хоть на денек вырваться из этой добровольной тюрьмы почту за счастье. А на кого отряд оставишь?
– Мы же ненадолго уедем, Дронов справится. Но для порядка старшим назначу поручика Качанова. Ну как, едем?
– Конечно!
– Завтра на рассвете и выезжаем. Захвати, на всякий случай, каких-нибудь медикаментов из запасов на «черный день».
Поездка по степи пошла на пользу обоим. И Кацебо, измученный «пещерной» жизнью, и Ремизов, уставший от ожидания того, что же будет с их отрядом, с большим удовольствием скакали по предрассветной степи. Солнце еще только-только окрасило горизонт розоватым свечением, утренний воздух был холодным, морозным, он пощипывал щеки и нос. Однако им обоим было как-то удивительно хорошо, спокойно. Быстрая езда вперед, на восход солнца, придавала их застоявшейся жизни новый импульс.
