Людям, особенно власть имущим, свойственно искать причины своих проблем вне самих себя. Так и император считал, что он раскрыл заговор европейской организации революционеров и был горд своей победой над декабристами. Усиление в 1826 г. полицейского аппарата и учреждение III отделения Собственной Его Величества Канцелярии ознаменовало начало преследований за малейшее проявление «крамолы». Заведенные дела раздувались до размеров «страшных заговоров», участники их жестоко наказывались. Так, в 1827 г. обсуждение студентами Московского университета вопроса об обращении к народу превратилось в «дело братьев Критских»[222]. В отношении виновных действовала отработанная схема: тюрьма, арестантские роты, ссылка на Кавказ.
В 1826 г. был опубликован Устав о цензуре, призванный оградить самодержавие от вредного влияния Запада. Спустя два года устав заменили другим, более «мягким», но и он запрещал обсуждать в печати монархический строй, сочувствовать революционерам, высказывать «самочинные» предложения о государственных преобразованиях. Цензоры работали под постоянным наблюдением Главного комитета.
Однако превентивные меры правительства не могли в полной мере исключить ни крамолы, ни стремления русской интеллигенции к организации тайных обществ. Напротив, беспощадное подавление инакомыслия провоцировала образованную часть народа на сопротивление власти[223]. Видимо, сказывалась и природная тяга человека ко всему запретному. Запрещение официального распространения литературы повышало спрос на издания революционных партий. Устанавливаемые самодержавием ограничения не устраняли недовольства населения политикой угнетения, а лишь препятствовали этому недовольству выражаться, что являлось, как отмечает Н. И. Лазаревский, источником новых поводов к недовольству[224]. Поэтому вновь возникающие тайные общества организовывались с учетом опыта своих предшественников – декабристов. Центр общественного движения переместился из армии в университеты, студенческие кружки, литературные салоны, редакции газет и журналов. Так, в середине 20-х годов возникает кружок Д. Веневитинова, в начале 30-х – кружок К. Станкевича, А. Герцена и Н. Огарева, в 1840-х гг. – кружок М. Буташевича-Петрашевского. Только в Петербурге было несколько кружков, которые не противопоставляли себя власти и контролировались ею. Новое поколение увлеклось философией, а власти ошибочно считали, что увлечение философией не угрожает самодержавию. Однако прозревшая молодежь, изучив опыт своих предшественников, очень скоро начнет организовываться для насильственного ограничения власти монарха либо его насильственного же свержения. Идея, подхваченная массами, не только стала жить сама по себе, но и превратилась в своего рода приманку для радикально настроенных личностей. Эту закономерность обнаружил Г. Лебон, который отмечал: «Не во власти людей остановить ход идей, когда они уже проникли в душу; тогда нужно, чтобы их эволюция завершилась. Защитниками их чаще всего являются те, которые намечены их первыми жертвами… Человечеству остается только считать химеры, которые оно себе вымышляет и жертвой которых оно последовательно становилось»[225]. Не имея права собираться и открыто отстаивать свои права, молодежь весьма легко вовлекалась в тайные ассоциации. Сам политический климат в России толкал молодые, активные натуры на революционный путь
