Тетради 2002—2005 годов - страница 6

и подернется небо морщинистой вязью ислама,

и от веры любой после выхода будет похмелье

Не ходи по воде – это точно дурная примета:

утонуть не утонешь, но дерево выведет к небу.

Все слова – пустота и особенно те, что выпиты нами

в ожидании истины и собеседника. Если

не искать ни того, ни другого – то ты не состаришься даже.

Камни будут источены, город падет и воскреснет —

а песах или кадиш сегодня спроси ты у брата,

если только найдешь его в нашем густом пустословье.

Только дождь бы прошел сквозь невнятную нами пустыню,

сквозь холодные нами селенья, прогнившие скулы.

Нет ни времени. Нет ни народа, ни доброго брата.

ни любившей сестры, ни отребья, ни тени, ни веры.

Не ходи по воде – это точно дурная примета:

Утонуть не утонешь, но дерево выведет к небу

«На дворе – двести лет…»

На дворе – двести лет

(откуда-докуда не спросишь)

Указатель накаркает тьму,

целину, Сталинград.

Нас с тобой уносили

сквозь эту прозревшую озимь,

Нас с тобой выносил

только (пьяный под Курск) медсанбат.

Мы глотали, как рыбы,

на льду бронзовеющий, воздух —

Словно в слово вступали

в болото и в небо. В наряд —

поплыла чешуя толстозадой,

в обрямках, русалки,

и ладонью счечетил

по стулу безногий солдат.

– 2-

Чпок! -чинались русалочьи

пляски на Юг и Восток,

вместо ружей и сабель —

швабры и тощие палки,

вместо кухни с иконкой —

затертое чертом лицо.

И плывут по реке восковые,

как бог их цветной, пролетарки

На дворе – тыща лет

и спрашивать даже не надо

где нам жить – просто жить —

но однажды так страшно дышать.

На дворе двести лет

(откуда-докуда не скажешь)

серпантин, новый год, тьма во тьме.

Двести лет – Сталинград.

«Шел дождь. Росла трава…»

Шел дождь. Росла трава.

Мы пили эту воду,

мир поделив на два:

на афоризм и оду.

Остаток – пустоте

мы сбрасывали в баки.

Они гремели так,

что лаяли собаки.

С той стороны листа

глядит на нас бумага,

как мы с ее лица

пьем воду, точно брагу

Любой из нас убит,

но мы не умираем,

лакаем белый стыд,

и губ не обжигаем…

«Закончил ветер выть, как только свечерело…»

Закончил ветер выть, как только свечерело,

а инвалид-сверчок чуть позже замолчал,

ты задала вопрос, точней – его пропела,

да я не отвечал.

О чем мне говорить, что лето нецензурно,

что нас имеет вновь любимая страна,

что ива у реки прозрачна, как мензурка,

а речка – холодна?

Что не умею жить без сурдоперевода,

что не умел любить и получил за то,

что из меня теперь течет моя свобода,

которая – ничто?

Что ты идешь гуляешь с чистопородным шпицем,

что весело свистишь, сзывая кобелей,

что в сумочке твоей двойная доза в шприце?

Давай ее скорей…

«И если тебе говорить, то – пожалуй – я пас…»

И если тебе говорить, то – пожалуй – я пас,

то ли дырка и бублик, то ли ангел их, смотрят на нас,

то есть – так стыдно не приключалось с ним,

если и видеть небо, то через тренья дым.

Шестым из пяти будут звезды и иней на них,

на облаках – то ли лица судей, то ли овал чужих.

Впрочем, выжившие аборигены всегда искали дур в дом —

так поживи и ты, с октября свешиваясь за балкон.

Разве очарованье – то, что искали мы…

Наши речи свиристели невнятно – даже для нас самих,

с потопом пришел к дверям вторник и всё что с ним

или все. Я не помню, как постарел и сплыл

твой материк с этого острова – не сохранив слог,

мы видим, как зреет острое и подлог.

Короче, если можешь о боли – то начинай, но я

покидаю осень серым камушком воробья.

…и не спеши без меня в свой дурной фокстрот —

что там в тебе нарыл мой паскудный крот!

Человек – это сумма его душевных расстройств,

Назад Вперед

Тетради 2002—2005 годов - страница 6

Похожие книги