Тома просилась домой. Молча. Только вздыхала. Ни таблетки, ни лечение ей не помогали. Нина видела, что мама хочет вернуться, но боялась ее отпустить.
Она уехала неожиданно. Когда Нина пришла вечером с работы, мамы не было, она оставила записку: «Нино, я уехала. Ася за мной досмотрит».
Нина тогда чуть не сошла с ума. Как мама смогла побороть все свои страхи, как смогла спуститься на лифте с сумкой? Как смогла купить билет и добраться до аэропорта?
Нина позвонила крестной, которая, как всегда, была лаконична и сдержанна:
– Не волнуйся, Рафик ее встретит. Она сделала все правильно. Здесь ей будет лучше.
Нина плакала и не понимала, как мама могла променять столичную квартиру с горячей водой и всеми удобствами на жизнь там, в доме, где все было подчинено выживанию, а вся жизнь крутилась вокруг быта, и не было никакой возможности хоть полчаса побыть в одиночестве. И почему мама решила, что с родной дочерью ей будет хуже, чем с Асей и другими соседками?
* * *
Их район так и назывался – «Болото». Дома были построены на искусственно высушенном болоте, о существовании которого напоминал хор лягушек, начинавший выступление после ночного дождя. Нина все свое детство засыпала под мелодичное кваканье и звук гудящего вентилятора.
Звуки для жителей района значили очень многое. Они, как слепцы, слышали все и даже больше, словно эта способность передавалась на генном уровне из поколения в поколение. Впрочем, обострен был не только слух, но и зрение. Дети, едва встав на ножки, учились видеть в темноте.
Их дом. Пятиэтажка, которая стояла вопреки законам гравитации и архитектурному замыслу. Изначально построенная без балконов, она обросла лоджиями и крошечными навесными балкончиками, или увитыми диким виноградом, или уставленными кадками с развесистыми, как пальмы, кактусами.
Балконы соседи строили совместными усилиями – это превращалось в священнодействие, не помочь было нельзя: заливали бетон, доставали арматуру, крепили, проверяли на прочность.
Каждому окну полагался свой трос, который тянулся к окну дома напротив. На тросе развешивали белье, которое сушилось на ветру. Хорошие, образцовые хозяйки вывешивали белье «по росту»: от самых маленьких вещей – колготок и детских маек, до самых больших – простыней и пододеяльников. Рубашки обязательно должны были быть расправлены, полотенца следовало встряхнуть и растянуть без единой морщинки, чтобы не пришлось потом разглаживать. Не потому что лень, а потому что свет могут отключить, и тогда не до глажки – успеть бы обед приготовить.
В обязанности Нины входило собирать высохшее белье. Надо было тянуть на себя трос так, чтобы вещи не попали в механизм и не испачкались маслом. Ни разу у Нины не получилось повесить белье так, как делала мама, и ее трос, который видели все соседки, был немым укором в безрукости.
Девочкам в пример неизменно ставили соседку Сону. Ей всегда несли детские мягкие игрушки, в которые подросшие дети переставали играть, и она их сначала вручную стирала, а потом развешивала «по росту»: сначала маленьких зайчат и медвежат, а в конце – больших медведей, которых подвешивала за уши. Медведи висели, тараща глаза. Сона потом раздавала игрушки новорожденным младенцам соседок. И каждый день на тросе появлялись новые белки, зайцы и собачки – выстиранные, вычесанные, высушенные. А если на тросе появлялся плюшевый монстр, которого Сона вывешивала непременно в середину троса, значит, жди прибавления. Она чувствовала беременность у женщин раньше врачей, раньше самой будущей матери. Самые большие игрушки доставались самым маленьким детям. Как правило, тогда, когда младенцу исполнялось сорок дней и его начинали показывать людям, не боясь дурного глаза.
