– Сами же знаете – простому человеку к совести прийти проще. А путь других в глубоких аргументах.
– Опять «русский» геморрой? Так уж на Достоевском отыгрались!
– Русская душа, Александр Иванович. А геморрой у тех, на Темзе, от нее. Так что? Готовы вместе? Вязать канаты, имена, концы?
– Всё без обмана? И не паутину? Тоже сплетена надежно, – Куприн толкнул локтем друга.
Сосед от толчка будто вернулся, бормоча:
– Так как же выплатили?! Коли «для себя»? Долги-то… перед ними! – и указал на палубы.
– Может статься и наоборот. Не допускали? – Гость поправил очки.
– Так мы средь них! Ведь мы же! – Возмущение было искренним. – А как же современники?
– Готов за них… долги принять от вас. Куприн пришел в восторг:
– Нет, каков наглец! А начинал-то, начинал!
– Я не понимаю вашего настроения, любезный, – Грин выглядел раздраженным.
Куприн невесело пожал плечами:
– Да бог с ними, с долгами-то. Не нам их считать. Ему. А коли взялся, есть где зубы обломать, – и подмигнул автору «Бегущей»10. Тот недовольно отвернулся.
Однако «белый костюм» не оставлял попыток сарказмом обуздать напор гостя:
– Вы обещали оправдать ожидания… Возможно, соблазнимся.
– Я постараюсь херес подсластить, – незнакомец понимающе кивнул. – Ведь ожидания не слишком романтичны…
– Да с кем имеем честь?! – не выдержал Грин. – И, наконец, что это значит?! Всё?!
Он отступил в сторону и посмотрел на дуэлянтов:
– Моя романтика – спасение! Хотя бы в грезах. Мечты о лучшей жизни… добавьте к ним надежду… окрасьте ожиданьем бытие. – И поднял руку, указав наверх. – Спасен! Спасен читатель, человек ликует! Безжертвенно повержен негодяй! Мы, – писатель кивнул другу, ища поддержки, – запрещаем вам касаться других ожиданий! «Не романтичных», как изволите считать! Они прекрасными должны быть в человеке!
– А в пороке? – гость испытующе посмотрел ему в глаза. – Не ожидания ли манят нас туда?
Фраза заставила Грина замолчать, а Куприна вспомнить о луне, собаках и «пехотных». Он уже был уверен, что там, откуда принесло незнакомца, потомки пьют под тот же свет и лай. Не зная, что меняются не времена, а способы: околица и четверть – на кухню и стакан. А камзолы власти – на пиджаки. «Н-да, долги-то есть, – подумалось ему. – Надо платить. Да ведь не всякий примет. На Сенатскую, на Зимний – звали мы. Этот принять согласен. Что ж, в руки флаг. А остальные? За майдан? Одессу? За Донбасс? Пожалуй, сидят за детективами, читают, смотрят, соловеют. Что им долги сейчас? И что долгам они? – Человек под белой шляпой с досадой хлопнул себя по бедру:
– Какая разница, что манит нас в пороке? И вообще… кто манит и куда? – нащупывая выход, бросил он, отвечая за друга. – Вот вы читателя обманом… и мните, мол, плачу́. Да ведь не всякого устроит плата. Иной не примет, не возьмет, и не разделит.
– Всенепременно откажется! – поддержал Грин. И тут же с твердостью добавил:
– Хотя… смутили. Вот, что вам скажу – ищите чудо ожиданий в доброте, а отблески, оттенки их – в пороке.
– В Голландии? – усмехнулся Куприн.
– Найду и ближе.
– В аду? – «Белый костюм» манкировал хорошим настроением.
– Увы, все это вместе в каждом человеке – голландский рок и бездны темень. В каждом. – Голос незнакомца отдавал досадой. – А вы, Александр Иванович, в долгах прижимисты, не очень-то хотите отдавать
Куприн кашлянул и бросил лукавый взгляд на друга:
– А что? Замечено удачно, – и рябь улыбки скользнула по лицу. – Полегче надо жить, милейший, проще.
