- Не меняет того, что я приехал домой, - заявил он будничным тоном.
- К... ко мне домой?
- Это не только твой дом, - Богдан деланно растянул губы в широкой улыбке, - ну это если тебе хочется точных формулировок.
- При чем тут формулировки, если они не вносят ясности? – подбоченилась она, начинающая прозревать насчет происходящего, но пока еще не верящая.
- Ясности… - повторил он за ней. – По-моему, все предельно ясно. Вот ты спать хочешь? Думаю, да, если собиралась. И я хочу, потому что устал. Вывод? Надо спать!
Юля смотрела на него несколько секунд, не понимая, приводит ее в восторг его наглость или ставит тупик. Склонялась ко второму. Но не исключала возможности первого. Сложно было ее исключить, наблюдая за его лицом – таким красивым, что под ложечкой неизменно что-то сжималось, когда она его видела. Дура. Надо же было так запасть по юности и по дурости на рожу.
И не только на рожу. На наглость эту тоже. И на многое другое, о чем сейчас даже смешно говорить.
- Это ты здесь спать собрался? – хмуро спросила она, сердясь на себя и все еще не пропуская его внутрь.
- Феноменальная прозорливость, - кивнул Моджеевский.
- И мое мнение тебя не интересует?
- Ну я ведь предупреждал.
- О чем и когда?
- Что буду делать по-своему и не раз, - терпеливо ответил он.
Его голос, довольно спокойный и негромкий, перебил очередной скрип в подъезде. Из квартиры Климовых высунулась тетка Валька, супруга главы семейства. Окинула парочку взглядом и елейным голоском протянула:
- Ой, Юленька, а я-то думаю, кто это тут под дверью шепчется и топчется среди ночи. А это ты тут, моя хорошая! А это кто? Муж твой, да? Ты ж его так ни разу нам и не показала, а я забыла спросить, когда бабу Тоню спасали.
Юлька икнула. Растерянно глянула сначала на Климову. Потом – еще более растерянно – на Моджеевского. Икнула еще раз и выдала:
- Простите, пожалуйста, теть Валь, не хотели мешать! – и с этими словами ухватила «мужа» за рукав, дернув на себя.
- И от соседей, оказывается, бывает польза, - негромко рассмеялся Богдан, прикрывая за собой дверь, - а то б ты еще полночи ломалась.
- То есть по-твоему – я ломалась? – прошипела Юлька. – Ты явился так поздно без предварительного звонка, заявил, что планируешь тут ночевать, поставил меня в неловкое положение перед людьми, которых я с пеленок знаю, но ломалась при этом – я?!
- Конечно. Как минимум, ты могла сразу впустить меня в квартиру, - не глядя на Юлю, он разулся, пристроил на вешалке пальто и, безошибочно выбрав направление, прошагал в кухню, где принялся хозяйничать. Включил чайник, поставил перед собой чашку, обнаруженную на сушке, и обернулся: - Чай у тебя где?
- Прямо напротив, дверцу открой, вторая полка, красная банка в полоску, - ответила она, наблюдающая за ним в дверном проеме, сложив на груди руки. Загораживалась. Закрывалась. Все еще цеплялась за свою темноту, глядя на его свет. Но с некоторой паузой все же спросила: - Ты голодный?
Он ответил не сразу. Достал банку с чаем, долго изучал надписи, потом зачем-то сунул в нее нос, принюхавшись к содержимому. И только потом посмотрел на Юлю и сказал:
- Ты прости, я правда не подумал, что уже поздно. И что Андрей может уже спать. Я ведь понятия не имею, когда дети ложатся, когда просыпаются. Я вообще нихрена не знаю о детях, если не считать некоторых мелочей про Лизку.
- Поэтому ты хочешь познакомиться с... с сыном, находясь возле него, а не на расстоянии, - продолжила за Богдана Юля.
