Сидя на стуле, ты отмечаешь все, на что падает глаз: подставка с ножами на столешнице, щипцы на сушилке. Половник, консервный нож, длинные ножницы. Кухонное полотенце на ручке духовки. Все чисто, каждый предмет на своем месте. Он уже распаковал коробки. Обустроился в новом пространстве. Теперь это его дом, под его контролем.
Перегнувшись через перила, он задирает голову.
– Сесилия!
Затем возвращается к кофемашине, чтобы проверить, готово ли. Дежурный по завтраку папа занимается утренними хлопотами.
◾ ◾ ◾
Сначала ты видишь только ее ноги. Два светло-голубых носка шлепают по лестнице. Зауженные черные брюки, пушистый розовато-лиловый свитер. На полпути девочка наклоняется и заглядывает в кухню.
– Привет, – говоришь ты.
Твой голос пугает ее, его и больше всего тебя саму. Его взгляд перескакивает с тебя на дочь. Неужели ты ошиблась? Одно слово, и все пошло прахом. Однако Сесилия подходит к столу и садится напротив.
– Привет, – отвечает она.
Ты делаешь едва заметный взмах рукой. Пытаешься не смотреть, но против воли впиваешься в ее лицо, пожираешь его глазами, выискивая малейшие черты отца. Определенное сходство есть – случайный прохожий на улице догадался бы, что они родственники, – но она не полная копия. Лицо круглее, чем у него, мягче. Усеяно веснушками и обрамлено волнистыми рыжеватыми волосами. Однако глаза – его, тоже серо-голубые с такими же янтарными крапинками по краю радужки.
Он ставит на стол тарелку с тостами. Повернувшись спиной к дочери, поднимает брови: не облажайся.
Ты бы и рада, но понятия не имеешь как. Тебя не готовили к тому, чтобы, сидя на кухне у этого человека, выдавливать из себя дружелюбие по отношению к его дочери.
– Я Рейчел, – говоришь ты.
Она кивает.
– Сесилия.
– Рада знакомству.
Она слегка улыбается. Подойдя к кухонной стойке, отец берет кофейник и возвращается к столу.
– Хорошо спала? – спрашивает он.
Девочка кивает, глядя на пустую тарелку. Ты смутно припоминаешь себя по утрам в ее возрасте: вялая, ни капли не голодная и уж точно не расположена к общению. Отец наливает себе кофе и ставит кофейник у края твоей салфетки. Предлагает – приказывает – угощаться. Ты наполняешь кружку. Поднося ее к губам, замечаешь сбоку слова, напечатанные большими черными буквами: «Лучший папа на свете».
За столом лучший папа тянется к дочери, берет прядь ее волос и щекочет ей ноздри. Сначала девочка никак не реагирует, но после третьего раза мягко шлепает его по руке и смеется вопреки своей серьезности.
– Перестань!
Он улыбается – не то ей, не то самому себе. Видно, что отцу и дочери комфортно друг с другом.
Он ее любит. Это ясно даже тебе.
Такова любовь: она делает людей слабыми.
Предоставленная самой себе, ты закрываешь глаза, делаешь первый за долгие годы глоток кофе и переносишься назад во времени, к началу того дня, когда он тебя похитил. Затем еще дальше, к летней стажировке в отделе новостей, где усталые сотрудники бегали к кофемашине до самого вечера. Ты вспоминаешь каждое посещение кофейни: в том, что касалось кофе, ты никогда не питала пристрастия к одному виду. Перепробовала все мыслимые варианты: кофе в пакетиках, флэт-уайт с двойным эспрессо, латте с сиропом из фундука, капучино с дополнительной пенкой… Все, что готов был предложить мир.
Когда ты вновь открываешь глаза, девочка изучает этикетку на контейнере с маслом. «Веди себя естественно». Ты тянешься за ломтиком тоста, опускаешь себе на тарелку. Прежде чем взять тупой нож, косишься за безмолвным одобрением на самого лучшего на свете папу. Дочь откладывает чтение упаковки, и ты намазываешь хлеб маслом. Затем добавляешь слой джема, словно это сущий пустяк, словно не ты в первый раз за пять лет решаешь, сколько съесть. Аккуратно, не вызывая подозрений, откусываешь.
