Джем такой сладкий, что горло слипается. Острая боль пронзает зубы. Ты сто лет не посещала стоматолога и боишься думать о проблемах во рту: кариес, гингивит… Реши ты воспользоваться зубной нитью, десны наверняка начнут кровоточить. Тост причиняет боль, но он такой теплый, хрустящий и масляный, а ты так чертовски голодна, так давно позабыла ощущение сытости… Голод годами копился где-то между пустым желудком и тазом, и ты не в силах перестать есть, пока не восполнишь все калории, недополученные в сарае.
– Записку для мисс Ньюман взяла?
Голос отца возвращает тебя на кухню. К твоим рукам на столе, к ногам на полу, к этому мужчине и его дочери, их обычным утренним ритуалам. Сесилия подтверждает, что записка для мисс Ньюман у нее. Они продолжают болтать: о предстоящей контрольной, о том, что вечером Сесилия пойдет на урок рисования, а отец заедет за ней в пять тридцать.
Ты не знала, что отцы бывают такими. Как бы глубоко ни копалась в прошлом, ты не можешь вспомнить, чтобы кто-то готовил тебе завтрак, играл с твоими волосами, знал имена учителей и расписание занятий. Твой отец уходил на работу ни свет ни заря и возвращался после ужина в костюме, с портфелем в руке, усталый, но довольный. Он находил время на вас с братом, на игры и школьные спектакли, на воскресенья в парке. Но вы были строчкой в его списке дел. Еще в детстве ты поняла: если ему не напоминать об отцовских обязанностях, он и думать о них забудет. Ты ощущала себя вещью из химчистки, которую никто не удосужился забрать…
Лучший на свете папа допивает кофе. Дочь откладывает недоеденный кусочек тоста. Они встают.
– Пять минут, – говорит он.
– Знаю.
Она исчезает наверху. Как только звук закрывшейся двери ванной достигает кухни, он поворачивается к тебе.
– Иди. Живо.
Делает знак шагать по лестнице и следует за тобой по пятам, почти вплотную. Ты возвращаешься в спальню. Ему не нужно просить, чтобы ты подошла к батарее. Ты садишься на пол и поднимаешь правую руку. Он достает из кармана наручники, закрепляет один браслет на запястье, другой – на металлической трубе. Двигает вверх-вниз, проверяя надежность крепления.
– Я отвезу ее в школу, а потом мне нужно на работу. Хочу кое-что тебе показать.
Он извлекает из кармана телефон. Раньше ты его не видела. Экран гораздо больше, чем у тех, что выпускали пять лет назад.
– В доме есть камеры. В этой комнате, у входной двери, везде. Скрытые. Они привязаны к приложению.
Он несколько раз касается экрана, затем поворачивает к тебе. Это не картинка с камеры – тебе он ее не покажет, слишком большой риск. Это онлайн-видео. Демо.
Звук едва слышно. На видео – вход в дом. Ты наблюдаешь, как женщина открывает и закрывает дверь. В правом нижнем углу экрана появляется красный значок.
Ты жадно разглядываешь дом, дверь и женщину, входящую в жилище, которое на самом деле ей не принадлежит. Технологии. Его глаза и уши.
Ты стискиваешь челюсти. Сарай. В сарае у него не было глаз. Когда ты оставалась одна, то могла читать. Могла прилечь. Или сидеть. Могла делать все, и он не знал, когда и чем ты занималась. Пустяк, но хотя бы такая малость принадлежала тебе.
«Я надеялась, здесь будет лучше». Ты тут же проклинаешь себя за подобную мысль. «Лучше» – не то, что тебе позволено. «Лучше» – всего лишь сказка.
Экран гаснет. Он убирает телефон.
– Если что-нибудь сделаешь – закричишь или сдвинешься с места, или я увижу, что кто-то заявился узнать, всё ли в порядке, мне придет уведомление. И я не обрадуюсь. – Он смотрит на окно спальни, задернутое шторой. – Я работаю поблизости. Тебе ясно?
