Я ему говорю, что мне не хочется знать, кто есть кто, тем более это всё пустышка. Ходаковский при любом раскладе – жертва, и сам понимает, что все стрелки перевели на него. Бородай и такие, как он, приехали и уехали – транзитники, какой с них спрос, а Ходаковскому там жить. Он местный. Вляпался мужик, ничего не поделаешь, вляпался. И мне его было искренне жаль. Но и три месяца, и год спустя выжившие в той передряге Старый, Орёл и Ара будут упрямо твердить, что тогда Ходаковский подставил их. Они имели право на это – они были там. Но именно поэтому я взял под сомнение сказанное ими: лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии.
Все замолчали, спорить никому не хотелось.
Телефонный зуммер бесцеремонно ворвался в вечер. Марат взял трубку, долго слушал, темнея лицом. Отложив мобильник, несколько минут смотрел в небо с разбросанными небрежно звёздами, потом произнёс, что вчера эсбэушники взяли Ольгу[10]. Прямо на границе, она даже отъехать не успела. Ольгу жалко, но её арест – это ещё один кирпичик в выстроенный мною дом.
Чиж задумался. На его лице попеременно отражались то надежда, то сомнения. Может, поспешили наши? Может, надо было подождать, пока сами попросят матушку Русь помочь? Ну что ему возразить? Да и что теперь сетовать, коли драка началась. Нет, дорогие мои, отступать нельзя. Я хоть и против категорически такого заплыва, но нырять надо сейчас. Криминал – это структура, это организация, это своя субкультура, это свои отношения, своё мироощущение. Сейчас власть на Донбассе вроде есть, а вроде и нет. Так, шалтай-болтай. Но уж если братки подхватят её, то забрать обратно никто не сможет. Будут договариваться, будут упрашивать их поделиться, а они станут кочевряжиться, диктовать свои условия.
Марат пытается робко возразить, что, мол, найдутся лидеры сопротивления, но я упрямо гнул своё. Ну, попробуй назвать ещё кого-нибудь, кто так организован и структурирован, кроме криминала. А все эти орущие эмэмэмщики и затейники – балаган и детский сад, причём страдающие слабоумием. Они пешки, их будут двигать на доске, как захотят игроки, разменивать, убирать, жертвовать. Харьков показал, что игроки никудышные и партия уйдёт в глубокий миттельшпиль. Для Чижа слово «миттельшпиль» незнакомое и почти ругательное, и он шалашиком изогнул левую бровь, переспрашивая, куда отправится партия.
– По-твоему, на Донбасс не придут «вежливые люди»? – снисходительная усмешка растягивала в нитку профессорские губы. – Ты ошибаешься, старик, нам нельзя отдавать Донбасс, иначе народ не простит. Это его последний козырь, и он эффектно бросает его на стол. Он просто хочет верить, что русские своих не бросают.
Наивный. Бросают и еще как бросают, а потом ещё и в пыль растирают каблуком. Напоминаю ему слова лидера одной из партий, который сказал, что если прольётся хоть капля русской крови на Донбассе, то он наденет свой десантный берет и свой десантный тельник, возьмёт в руки автомат и пойдёт воевать за русский народ. Не пошёл. Наверное, беретик свой десантный и тельник так и не нашёл.
И вообще я не знаю, что будет дальше, но знаю одно: линия фронта пройдёт по Донбассу и наше место там. Ни я, ни Марат, ни Чиж не хотят, чтобы наши дети расплачивались за предательство, хотя нет, пусть будет за ошибки их отцов, за то, что не сделаем сегодня мы. Всё-таки мы лучше сыграем на любой «волыне»
