– Это правду ты сказываешь, Егор, только и чаю попить, когда гости придут, но денег я тебе не дам! – вдруг сказал Захар, как отрезал. Нахмурился. Брови черные свел.
Егор рот открыл, но вымолвить слова не мог, а только снял ногу с ноги и оторопело глянул на грозного хозяина, сидевшего на передней лавке.
– С тем и иди, Егор. Иди с Богом…
Все еще не приходя в себя, вышел Егор на улицу. Рот закрыл. Постоял под высокими окнами, не веря случившемуся. Снова зашел.
– А почего все-таки? А, Захар? Никогда ты прежде не отказывал. И возвращал я вовремя, как уговаривались. А нынче шибко надо бы. Пива не наварено, солоду нету. А Степка за теткой Анной в Покрово уехал. Охота чайком тетку побаловать…
– Почего? Иди-ка ты, Егор, да мозгами пораскинь, почего…
После столь непреклонных слов не осмелился Егор более спрашивать. И пошел себе. А Дарья обронила укорительно:
– Может, и сам когда ткнешься, Захар? Знаешь, как на веку-то… Всяко наживешься. Грешно нуждающемуся…
– Нуждается! – закричал Захар, багровея и тыча пальцем в сторону краснеющей загнеты. – Нет, чтобы уголька попросить, – так нога на ногу, что тебе барин! Спичками прикуривает! А денежки пришел просить…
И Дарья, поджав губы, не решилась прекословить: спичечки на денежки покупались, а денежки давались тяжело. И Дарья, бывало, к соседке с кринкой за угольком бегала, чтобы печь растопить. А Егор, видите ли, при жародышащей загнете спичками надумался прикуривать!
Утром в яишное Заговенье под кедром, у вырубленной в земле большой круглой ямы[10] толпился стар и млад. Шум и смех висели в воздухе. Степка Валенков, сосредоточенный и очень серьезный, положил яичко на вершину лотка и, разжав пальцы, отпустил его: покатилось яичко красное, на яму выбежало, где широко стояли уже яйца неудачников, и остановилось в центре, ни одно яйцо не задев. Забранился Степка на чем свет стоит:
– Лоток вкопали косо. Перекапывать надо.
– Я кому-то сейчас перекопаю! – Ефимко Осипов пустил свое яичко, и оно, покатившись, ударилось в Степкино. Под одобрительный гул и смех Ефимко вынул из ямы два яйца.
Раззадоренный Степка пустил еще одно. И опять мимо!
– Чего выбоины песком не заровняли? Кто яму копал?
Став на колени, он погладил ладонью дно ямы, выбросил мелкие, еле видимые камушки.
– Вот спасибочки! Поровнял, стало быть, донышко? – зубоскалил Ефимко, сверкая черными глазами. – Да с того ли бочку ты к лотку подходишь, теми ли шепотками-молитвами яичко напутствуешь? – И, катнув свое яйцо, он опять из ямы вынул два!
– Да юла у него[11]! – шумели бабы. – Не давайте ему юлой-то! Без шуму, без гаму очистит всю яму.
А в эту минуту к яме подошла нарядная Поля и, стоя за спинами баб и девок, с улыбкой наблюдала, как Степка, злой и потный, опять наклонился над лотком, держа в руке яйцо. Он хотел уж пустить его, как Поля, вдруг выйдя вперед, остановила его:
– Дай-ко, Степа, у меня рука легкая…
Поднял Ефимко мутные глаза на Полю, а та, как ни в чем не бывало, взяла у оторопевшего Степки яичко красное и пустила его. И весело побежало оно, закрутилось, завертелось, на яму выбежало, одно яйцо миновало, да в другое ударилось!
– О-о! – одобрительно загудели бабы.
– И мне, Поля, и мне! – запросила деревенская ребятня, подавая девушке свои яйца.
– Да ведь такое, ребятки, один раз бывает, – засмеялась Поля, закинула за спину длинную черную косу и пошла себе от ямы под восторженные взгляды девонек-подруженек своих.
