Тихий русский - страница 31

Гасан повернулся и пошёл к машине. Абдурахман и Хоттаб последовали за ним.

Синтетический «старик Хоттабыч» погрузился в «мерседес» и на малой скорости повёл машину к выезду на шоссе Муром – Навашино.

Непонятно, как держала четырёхколесного басурманина теряющая последние капли крови и терпения много чего повидавшая на своём веку святая русская земля?

* * *

С момента встречи со «стариком Хоттабычем» жизнь Геныча потекла как во сне – психоделический «трип» нажравшегося ЛСД безнадёжного наркомана. Он увязал в контексте своей неоконченной книги, как компьютерный хакер Нео – в матрице. Но люди живут не потому, что существует смысл жизни, а потому, что существует жизнь как феномен – деваться особенно некуда.

Так уж повелось на Руси: знаменосцы всегда линяют быстрее флага. Ныне перекрасившиеся в демократов и апологетов капитализма матёрые коммуняки, заполонившие все без исключения «институции» якобы обновлённой России, в своё время уродовали душу Геныча с самых ранних детских лет – и прямо, и косвенно. Геныч был безбожником и простить им этого даже за давностью лет не мог и не хотел. Галина Старовойтова, царство ей небесное, была трижды права, когда добивалась принятия закона о люстрации. С ней жестоко расправились, и святое дело отлучения бывших коммунистов от средней и большой власти заглохло в самом зародыше. А жаль!

Геныч ни на грош не верил «нуворишам» от политики, многие из которых до августа 1991-го года преподавали историю КПСС, марксистско-ленинскую философию (инопланетяне померли бы со смеху!) и научный, мать его, коммунизм. Поднять на кого-либо из этих хамелеонов карающую десницу у Геныча не заржавело бы, но до поры до времени он не знал, как выполнить задуманное, что называется, технически. И, конечно, его удерживал от «благородной» мести страх наказания – больше, чем всё остальное.

Чеченскую проблему Геныч рассматривал крайне тенденциозно и субъективно. На телевизионные пиар-заклинания зажиревших чеченских котов из московской диаспоры, призывающих не думать плохо о всём чеченском народе, он всегда откликался сардонической ухмылочкой. Но временами в его гуттаперчевую душу закрадывалось нехорошее сомнение. Унижавшие и уничтожавшие русский народ террористы на мгновение представлялись Генычу кем-то вроде так называемых интелей, выведенных братьями Стругацкими в повести «Хищные вещи века». Интели были отчаянными людьми, патриотами. Они пытались любыми средствами расшевелить болото, заставить зажиревшего обывателя оторваться от корыта и посмотреть на звёзды. Интели вызывали огонь на себя, возбуждая в стране общую для всех эмоцию – пусть хотя бы ненависть.

Вряд ли русский народ можно назвать зажиревшим, но равнодушным, косным, пассивным – да. Провинциальному горе-интелю (пока что интелю на словах) было жалко и чеченцев, и русских, но больше всего – самого себя. Ему предстояло стать Гаврилой Принципом, Ли Харви Освальдом или кем там ещё. Погружаясь в тёмные пучины своей замусоренной, загаженной, искалеченной души, Геныч с тихим ужасом осознавал, что начинает понимать психологию деспотов, диктаторов и тиранов. Даже Гитлеру начинает сочувствовать и даже жалеть его. В знаменитом фильме «Иди и смотри» у белорусского подростка не поднялась рука выстрелить в пяти-семилетнего Адольфа Гитлера, вернее, в его портрет. Блестящая аллегория!

Люди не отдают себе отчёта в том, что франкенштейна ХХ-го века сотворили они сами: все вместе, всем дружным коллективом, всем кагалом, всем скопом, всей капеллой, всем миром – насквозь прогнившим, лицемерным, бездушным. Скрытая и явная ненависть обывателей к себе подобным «политическим животным» возвратилась к ним смертельным бумерангом в образе бесноватого фюрера, который, кстати сказать, был не более бесноватым, чем любой из ныне живущих и здравствующих российских и закордонных политиков – достаточно только взглянуть на Жириновского.