По-видимому, в знак немого протеста на выпендрёж несамокритичного мэра в городе пару лет назад вдруг появились некие растительные мутанты. По виду они напоминали любовные плоды немыслимой виртуальной групповухи в составе лопуха, репейника, лебеды, укропа, подсолнечника и зонтичной пальмы. Сочные стебли этого постперестроечного сверхгибрида достигали высоты более трёх метров (!) – в короткий срок в граде Муроме вызрел явно новый, прежде никем не виданный, не известный ботанической науке вид растения, но привыкшие к неблагоустроенности нуровцы приняли поразительный природный выверт как должное.
Спасо-Преображенский монастырь, плачущий по Петру Петровичу Буланову, витающему в поднятых «Пелетоном» облаках фирменной муромской пыли, возвышался на левом склоне превращенного в съезд оврага, правый занимали давно уронившие совсем не ньютоновские яблочки фруктовые сады. Летом и ранней осенью их аромат эклектично смешивался с одуряющим «фрагрансом» отхожих мест, конструкция которых не претерпела никаких изменений со времён княжения Глеба – как и конструкция облепивших оба склона жилых домов. Один из участников самого первого «Пелетона», чернокожий парнишка из Нью-Йоркского Гарлема, испытал настоящий шок от лицезрения и обоняния гарлема нуровского – так называемой Макуры – и устроил на спуске грандиозный завал. Понятное дело – тут «завосьмерит» не только велосипедное колесо, но и человеческая крыша.
Макура – это жаргонное имя, данная народом кличка, «погоняло» текстильной фабрики «Красный луч» и прилегающей к ней территории, включающей в том числе и Октябрьский съезд. Не добегая до берега Оки, съезд дает два ответвления: одно налево – на Набережную улицу; другое, совсем короткое – к воротам и проходной «Красного луча».
В эпоху чрезмерно развитого социализма фабрика выпускала массу тиковых тканей – в основном идущих на чехлы для солдатских тюфяков (дамы могут зажать носы). Фабрика считалась преуспевающим, крепким предприятием и нередко выигрывала социалистическое соревнование по объёму сбрасываемых в Оку неочищенных жидких стоков у самого ЗИБа – не в последнюю очередь потому, что в отличие от удалённого от реки оборонного нуровского монстра стояла на самом её берегу: сливай не хочу!
Даже среди других муромских гарлемов, из которых, собственно, и слагается городишко, Макура считалась, пожалуй, самой «гарлемской». Условия и техника безопасности подневольного труда на фабричонке почти полностью отсутствовали. Она наполняла окрестности специфическим, присущим только прядильным и ткацким предприятиям шумом, в цехах же царил непереносимый шумовой и прочий ад. Лишь в «красилке» было чуть потише, зато мощнейшее сероводородное «амбре» едва ли не сбивало с ног человека, не подготовленного существованием в советской коммуналке. Совершив ещё школьником экскурсию на это «передовое социалистическое предприятие», Геныч по выходе на свежий воздух не смог вспомнить ничего из увиденного в инфернальной душегубке – находясь там, он мобилизовал все силы и постарался отключить сознание, чтобы не блевануть и не показаться классному руководителю и одноклассникам слабаком и маменьким сынком. Вельзевул не глядя махнулся бы с красильным цехом «Красного луча» котлами, ваннами и чанами, в которых он годами отмачивал грешников, но в безрыночной тогда экономике страны советов подобный бартер был невозможен, и фабричонка отстояла законное право называться сущим адом.
