Тихий русский - страница 4

на славной муромской земле – он вырос на месте укреплённого двора первого нуровского князя Глеба. Первоначально он назывался «Спасский, что на бору» и упоминался в летописях более чем за полвека до основания Москвы. В средние века монастырь был одним из важнейших оборонительных плацдармов города – не потому ли зловредные коммуняки разместили за его толстенными стенами военное училище? Но в девяностых годах ХХ-го века время расставило всё по своим местам, и монастырь вновь стал монастырём. Сейчас он плотно оделся в строительные леса (уж не от московской ли фирмы «Элион»?) – не за горами 1140-летие города, и монахи щедро золотили купола.

Ещё раз ударил большой колокол – мелко-мелко перекрестилась бредущая впереди Геныча согбенная, чуть менее древняя, нежели монастырь, плохо одетая старуха, при этом едва не выронив из руки суковатую палку. Без этой палки она так бы и застряла на полдороге в магазин, куда отправлялась ежеутренне – чем не «аглицкий моцион»?

Геныч обогнал раритетную старуху. Он давно знал её в лицо. Выходил на пробежку в одно и то же время, а она в одно и то же время отправлялась в полный суровых испытаний путь за хлебом насущным. Для старушенции этот сравнительно недлинный хадж был едва ли не сложнее путешествия в другую галактику. Обычно Геныч переходил по наплавному мосту на правый берег Оки, совершал приятную пробежку по зелёным лугам заречья, делал «двойную» разминку, а когда возвращался домой тем же путем, заставал старуху почти на том же самом месте, только ковыляющую в другом направлении. Получалось, что на поход за хлебом старушка затрачивала от двух до трёх часов – сердце Геныча обливалось кровью, давая сбой. Бегай не бегай – будущее у всех без исключения ну очень даже одинаковое. Старуха представлялась Генке полномочным послом всесильного Времени, напоминающим суетливым, горделивым людишкам, что его, Время, никому ещё не удавалось и не удастся обмануть.

Плавно изгибающаяся асфальтовая лента Октябрьского съезда (тот ещё каламбурчик – усикаться можно!) повела Геныча вниз. Асфальтовое покрытие здесь было намного лучше, чем на главных улицах города. Дело в том, что Октябрьский съезд являлся составной частью трассы так

называемого «Пелетона» – ежегодно устраиваемых в Муроме велосипедных гонок. Когда городишко открыли для иностранцев, местные власти от избытка чувств (от радости в зобу дыханье спёрло) мигом учредили соревнования велосипедистов, придав им международный статус. На хмельной волне перестройки, когда пьянящий воздух безразмерной, как носки, свободы углекислым газом отрыгивался и через нос, и через рот, и через все другие отверстия «органона», в нуровском «Пелетоне» действительно принимали участие и американцы, и французы, и шведы. Но в скором времени бесчисленные помойки, заросшие бурьяном пустыри, унылая деревянная архитектура пахучих дворовых сортиров и вся прочая такого же пошиба экзотика иностранцам прискучила, и «Пелетон» превратился в тривиальный междусобойчик граждан бывших республик СССР, то бишь, на нынешней «фене», стран СНГ – и то далеко не всех.

Помешавшийся на велоспорте, как Петр на минах (смотри популярную кинокомедию «Трембита»), его такой же недалекий среднерусский тёзка Петр Петрович Буланов, новоиспечённый (но оставшийся непропечённым) мэр города Мурома, с маниакальным упорством продолжал ежегодно направлять весь производимый в городе асфальт на подновление трассы "Пелетона". Остальные, не включенные в трассу велогонок улицы города вот уже несколько лет подряд сидели на голодном асфальтовом пайке. Передвигаться по ним было тяжело и опасно, но поглощённого велосипедным «сюрплясом» Буланова проза жизни уже давно не волновала. Он оставался всё тем же типичным для России классическим Сквозник-Дмухановским – городничим якобы новой эры: пускание пыли в глаза было для него и работой, и отдыхом, и развлечением – смыслом провинциальной жизни. Другой бы на его месте усовестился, постригся в монахи и сидел бы себе тихонько, не показываясь обманутому им миру, а этот свихнувшийся на велогонках «крепкий хозяйственник» из кожи вон лез в навязчивом стремлении заявить на весь белый свет о «красотах древнего Мурома». Он всеми правдами и неправдами делал Мурому дешёвое паблисити – вряд ли заслуженное. Сверчок не желал знать свой шесток. Буланов со «товарищи бывшие коммуняки» регулярно подавал заявки на участие во всероссийском конкурсе на самый благоустроенный российский город – заполонившие Муром человеческого роста лебеда и превосходящие размером ухо африканского слона ядрёные лопухи каждый раз стыдливо краснели до самых корней.