– Сколько их там? – высунулся из ржавой кабины грузовика погонщик, поправляя перекинутый через плечо патронташ.
– Один, – буркнул Илья. Его лицо вновь обрело сосредоточено-хмурое выражение.
Я нагнулся к рюкзаку и тоже достал из него ременной патронташ с двумя десятками патронов двенадцатого калибра. Столяров спокойно развернул ствол ДШК по направлению движения, но пыльник снимать не стал.
– Что за человек хоть? – спросил я, набрасывая патронташ на плечо и поднимаясь со своего места.
– Не знаю, – ответил здоровяк. – Не видно пока. Но это точно человек.
– Один?
– Угу.
Я встряхнулся. Лучи вечернего солнца действовали слишком уж успокаивающе, что способствовало явному снижению бдительности. И хоть я и не думал, что впереди нас ждут какие-либо неприятности, род моей деятельности обязывал быть готовым ко всему.
Время тянулось неимоверно медленно, словно взятое под контроль неспешным степным вечером. Тёмная точка человека медленно приближалась, увеличиваясь в размерах. Со временем стало отчетливо видно, что это одинокий путник. Похоже, он тоже давно заметил караван, и остановился, дожидаясь его приближения. На нём была широкополая шляпа и длинный, почти до земли, выгоревший плащ. Рядом с путником на земле стоял потрёпанный рюкзак, а в руках была крепкая палка, которую он, видимо, использовал как трость.
Мулы замедлили свой шаг и телега стала понемногу останавливаться. Я посмотрел назад и увидел, как снижает скорость весь караван из десяти повозок. Судя по открывающейся дверце кабины, на следующей за нами двухъярусной телеге, сам Уджаев решил посмотреть на путника.
Я поправил патронташ и проворно спустился на землю, как только оси колес перестали поскрипывать.
Именно за это я и любил свою работу. Потому что всегда можно было встретить интересных людей и повидать много чего любопытного.
Уджаев был своеобразным купцом. И хоть в целом он делал всё то же, что и любой другой, в его исполнении это выглядело как-то по-особенному. Так, например, Москвин никогда бы не остановил караван, встретив одинокого путника. Скорее прикрикнул бы с высоты повозки, чтоб тот посторонился и не делал резких движений. Анарбек же наоборот, всегда рад был остановиться и поговорить с каждым встречным. Я списал это на то, что места здесь достаточно пустынные и подобные встречи – большая редкость. К тому же, меня самого разбирало любопытство увидеть человека, который смог так далеко забраться в степь на своих двоих.
Для верности и по привычке, я держал руку на дробовике. И хоть оружие и висело вдоль тела, что могло вызвать иллюзию того, что я не готов его использовать, это было далеко не так. За долгие годы я неплохо приноровился стрелять из него навскидку, почти от бедра. Главное было оказаться на эффективной дистанции до цели.
Впрочем, что-то мне подсказывало, что необходимости стрелять не возникнет. В десятке метров от головной телеги стоял старик. Не такой немощный дряблый старик, который уже ничего не соображает и не может выйти на улицу без посторонней помощи, а очень крепкий и достаточно высокий старичок.
Густые седые волосы выглядывали из-под его широкополой шляпы и падали на засаленный воротник плаща. Сам же плащ был расстегнут, и под ним торчала поношенная легкая рубашка, заправленная в камуфляжные брюки. На широком ремне был закреплен нож и пара нейлоновых подсумков. На ногах старика были удобные сандалии.
