Услышал: поют.
Ой ды наша коляда
Не великая беда!
Она в двери не бьет,
Не пугает народ.
Прикажи – не отвади
Либо шубой награди.
– Колядки поют, – затосковал сердцем Тимош. – А пойду-ка я к парубкам… Вот возьму да и пойду. Мне самая пора – гулять с парубками.
Снял шапку, на руке покрутил: хороша шапка.
– Эй ты! Чего стоишь?
Тимош, как заяц, чуть не умер со страха.
Дивчина на тропе, шагах от него в десяти. С коромыслом. Узнал: Ганка. Брови изогнулись, румянец играет.
– Стою. – Все Тимошево упрямство надавило ему медвежьей лапой на темечко.
– Приходи ко мне на свадьбу! – сказала Ганка, разглядывая гетманова сына с нескрываемой жалостью.
Тимош молчал.
– Чего глазами зыркаешь? Прозевал дивчину.
Ганка засмеялась и, нарочито покачивая бедрами, пошла тропкой к дому, обернулась.
– Принцесса-то сыскалась для тебя?
– Сыскалась! – крикнул Тимош и показал девке язык.
– Я тебя на мою свадьбу пригласила. Не забудь ты меня на свою пригласить.
– Приглашу, не бойся! – Тимош подпрыгнул, оторвал с крыши сосульку и так захрустел ледышкой, что у самого мороз по спине пошел.
Махнул в два прыжка на тропу и пошел, куда повела.
Тропа вела под гору, к воде. Черную прорубь уже затягивало на ночь ледком. Тимош поглядел за реку на белые кудри леса, и захотелось ему, как лосю, ломиться сквозь пушистые снега. Ломиться, чтоб лес гудел, чтоб сыпался снег с высоких деревьев, чтоб волк драпанул из логова.
– Тимош!
Карых и Петро Загорулько, в шубах и рукавицах, шли через реку соседней тропой.
– Пошли с нами!
– Далеко?
– В лес.
– На ночь глядя?
– А чего днем там делать? – дернул плечами Карых. – Ночка-то сегодня последняя перед Рождеством.
– Ну и что?
– Сам знаешь что. Нынче ночью ведьмы – как беззубые кобели. Силы-то у них нынче никакой.
– Клад, что ли, идете искать? – удивился Тимош.
– А чего? Нынче ночью все деньги, в землю зарытые, синим огнем горят. Брось шапку – в рост копай и добудешь. Брось пояс – по пояс копай. А мы сапоги кинем, чтоб копать по колено.
– Пойдемте со мной в поход, три клада добудете.
– Какой поход! Замирение.
Тимош промолчал. Теперь и ближнему другу не скажешь всего, что знаешь.
– Пойдешь? Не денег ради, а чтоб удачу попытать!
– Гонец сегодня будет, – сказал глухо Тимош. – На мою долю накопайте, я вас тоже не забуду.
Отвернулся. Парубки пошли, оглядываясь на молодого Хмеля, и тот тоже посмотрел им вослед, и лицо его сморщилось. Хотел улыбнуться – не улыбнулось Обида взяла за грудки, да тоже обмякла. Так и стоял с лицом что печеное кислое яблоко.
Монах был выше Тимоша на три головы. Статный, с огненным синим взором, с бородой шелковой, русой, с губами розовыми, как цветок. Он осенил казака крестным знамением и потом поклонился учтиво, но с достоинством.
Тимош глядел и слушал красавца в рясе, и злоба, как пыльным мешком, накрыла его.
Не отвечая на приветствия, косясь через плечо на обозного Черняту, пришедшего на прием посланца Иерусалимского патриарха Паисия, Тимош ткнул рукою себе за спину, где стоял приготовленный для трапезы стол, и буркнул:
– С дороги выпей да поешь.
Монах опешил от столь явной нелюбезности, но нашел в себе силы улыбнуться с заговорщицким простодушием.
– Его святейшество кир Паисий своей святой волей устранил все преграды, омрачавшие блистательные дни вашего отца, и я с величайшим наслаждением подниму здравицу за счастье великого гетмана Богдана и его законной супруги, несравненной пани Елены.
