Казак потянулся к Хмельницкому, выпячивая для поцелуя губы.
– Почему пьян?
– Все пьяны.
– За себя отвечай!
Богдан повернулся: Лаврин Капуста с двумя джурами стояли за спиной гетмана, как ангелы-хранители.
– Саблю! – Вжикнув по воздуху поданной ему гибкой татарской саблей, пошел на казака: – Защищайся, сукин сын!
Куйка шарил пьяными руками по боку, но рукоятка сабли никак не находилась.
– Куйка! – закричал грозно гетман, замахиваясь саблей.
Смертельная опасность отрезвила казака: саблю сыскал, из ножен вытащил, загородился, но пьяная рука не удержала оружия. Сабля Хмельницкого, столкнувшись с казачьей, скользнула, оцарапав Куйке щеку.
– Ты что, гетман?! – Куйка заплакал пьяными горькими слезами.
– Отведите его домой, чтоб не замерз по дури, – приказал Богдан джурам.
Вернул саблю Капусте.
– Лаврин, чтоб завтра в Чигирине у меня ни одного пьяного не было. Погуляли, и довольно.
Придя на половину жены, Богдан с пьяной придирчивостью оглядел мебель, стены, словно увидал все это впервые.
– Что это?! – закричал на Елену, ухватившись рукою за атласную драпировку.
– Я тебя не понимаю, – испугалась Елена, она собиралась устроить мужу сцену и, слава Богу, – не успела.
– Что это – спрашиваю? – рванул материю, разодрал. – Чтоб завтра же всего этого не было. Мы – казаки! Заруби себе на носу: мы – казаки. – И очень спокойно, очень устало закончил: – Поэтому жить мы будем просто.
Утром явился к гетману Куйка.
– Смилуйся, гетман!
– Опохмелялся? – спросил Богдан мрачно.
– Ни капли в рот не брал! – перекрестился Куйка. – А если запах, так это со вчерашнего.
– Садись! – пригласил Богдан казака за стол. – Голова соображает?
– Да как сказать, – замялся Куйка, – соображает.
– Давай, казак, договор заключим, – предложил гетман.
– Это какой же?
– А чтоб не пить проклятого вина, не пить, покуда не добудем свободы Украине.
– А что? – обрадовался Куйка. – Я согласен. Только как с праздниками быть? На Светлое воскресенье не выпьешь – казаки за басурмана примут.
– По праздникам разрешается, – согласился Богдан. – У меня тоже есть оговорка. С послами приходится чашу пить, здоровье государей.
– Ну, это понятное дело! – в свою очередь проникся Куйка.
– По рукам, казак?
– По рукам, гетман! – но протянутую было руку убрал. – А как проверить, держишь ли ты слово?
– Не будем, казак, проверять друг друга. На то совесть есть.
Ударили по рукам.
Чигирин вовремя устыдился веселия своего – Украину мучили голодные корчи.
Голод сгонял людей с насиженных мест, но бегать от всеобщей напасти – все равно что в лесу заблудиться.
Степанида, заброшенная судьбою в Немиров, ушла из города с нищей братией. Нищие чуют голод, как чуют погибель корабля крысы.
Поначалу Степаниду вожаки-странницы пригревали – ее пение давало кое-какой сбор, но вскоре стало ясно: бродить ватагой – только пуганых пугать. Нищие разбились по двое, а Степаниде пары не сыскалось, они шли втроем.
Однажды заночевать пришлось в стогу. В стогу и зимой тепло. Угрелась Степанида, заспалась, а когда пробудилась, то тотчас и поняла: попутчицы бежали, прихватив ее котомку.
Побираться Степанида не наловчилась, собирать милостыню в братстве были свои великие мастера, от нее требовалось молитвы распевать.
За трое суток она прошла два больших села и с полдюжины малых, стучалась в каждую хату, и ни разу ни единая дверь не отворилась для нее.
Степаниде даже в эти мучительные дни в голову не пришло, что еду можно украсть, но у нее хватало силы жалеть и оправдывать людей. Им ведь стыдно не отворять на стук умирающего с голода человека. Только что же поделать: одному дашь – надо и другому дать, а потом сам ложись да и помирай.
