– Что ты медлишь? Ведь ты пока еще не понесла, а только мечтаешь про это!
– Откуда ты знаешь? Как ты догадался? Я не говорила тебе? Это только мои тайные мысли, сокровенные мысли… И это тебе ведомо? – из ее уст этот вопрос прозвучал как обвинение. Хотя может быть ей не понравилось то, что он озвучил вслух свои мысли.
– Нет. Это мне не было ведомо до той минуты, пока ты не сказала, что готова!
Он не оправдывался, хотя в его словах и звучали пафосные нотки, совсем ему несвойственные. Но она правильно поняла эти нотки – волнение за того, кто еще не родился, но уже, (как бы это сказать точнее, не грубо сказать, но точно) но уже… но уже присутствует здесь с ними в разговоре и имеет право голоса! И она нашлась и задала вопрос, который прозвучал как робкое утверждение.
– Так ты не против? – ее голос дрожал, но эта дрожь придала ее голосу такое очарование, что взволновала его еще сильнее.
– Ниточка, разве я могу быть против ваших голосов! Конечно, я «за»!
«Ваших! Он сказал: ваших голосов! Да! он действительно гениально все чувствует и понимает!» – эта мысль озарила ее и отрезала пути к отступлению.
Савва стал убирать власяницу за стекло, но Ариадна, находясь под впечатлением от его последних слов и поддавшись познавательному инстинкту любящей женщины, вдруг протянула руки и прикоснулась ладонями к грубой шерстяной материи. Власяница будто ожила и припала к рукам Ариадны. И в следующее мгновенье Савва с удивлением увидел, как его Ниточка кружится в медленном танце в обнимку с рубищем. Ее ноги не касались пола, и сама она была будто соткана из световых лучей. Темп танца все возрастал, и Савва уже не успевал следить взглядом за ее перелетами по залу, но почему-то замечал, как пальцы Ниточки перебирают один за одним узелки многоступенчатой вервицы. Когда вместо очередного узелка ее пальцы коснулись крестика, Савву неожиданно бросило на нее, притянуло, как металл притягивается мощным магнитом; не в силах противиться этому притяжению он успел раскрыть объятья и подхватить ее, но вспышка ослепительного света хлестнула ему по глазам, он невольно зажмурился и согнувшись медленно повалился на пол, бережно положив Ариадну рядом с собой.
Ариадна между тем лицезрела странную картину: по подснежникам, ковром лежащим в молодой дубовой роще, она шла вместе с Саввой. Глаза у Саввы были закрыты, и поэтому она была ему за поводыря. Подошли к роднику, наклонились и умылись… Ариадна омыла глаза Савве, а потом опрокинула ладошки с водой себе на лицо и зажмурилась от прохлады…
Когда Ариадна открыла глаза, то оказалось, что они с Саввой стояли у подножия лестницы, уходящей ввысь. На две ступеньки выше стояла матушка Феодосия и протягивала ей руку, показывая, что им надо подниматься по ступеням. Ариадна, заметив, что ступени немного раскачиваются, предупредительно взяла за руку Савву, но тот успокоил ее:
– Не волнуйся, я прекрасно все вижу.
– Как? У тебя глаза закрыты?
– А сердце для чего? Я вижу сердцем! Эта лестница уходит в небо, и нам надо на каждой ступени, пока мы поднимаемся, читать Иисусову молитву, непрестанно читать.
Они зашептали молитву и стали подниматься вверх, а матушка Феодосия шла впереди, преодолевая ступени намного быстрее чем они, и скоро исчезла в облачной дымке. Когда они поднялись выше крон деревьев, облака расступились и прямо над их головами нависла ожившая фреска «Страшного суда» Микеланджело. Они были в центре, под ними разверзся ад, а совсем рядом с ними стоял апостол Петр с ключами от рая. Савва, не открывая глаз, потянулся рукой к содранной коже грешника, которая болталась над его головой, но лестница зашаталась, и он, удерживая равновесие, опустил руку.
