Я шагаю сквозь проход, мне уже стыдно. У Олли из носа снова течет кровь. Должно быть, ему стоило немалых усилий вернуть меня в прежний вид.
– Все в порядке! – Я вскидываю руки и кружусь на месте.
Мое маленькое представление должно означать извинение за безрассудность. В прежние дни, когда и у меня был Иммрал, этот номер заставил бы других улыбнуться. Но теперь они смотрят на меня с досадой. Олли поглаживает руку, которой он удерживал меня в целости, – на коже вздуваются пузыри. Когда у меня был Иммрал, со мной такого никогда не случалось.
– Извини, – шепчу я. – Я не думала…
– Ты думала, теперь, когда ты осталась без Иммрала, ты нам не нужна? – говорит Олли, отирая сочащуюся из носа кровь.
И еще он сплевывает немного крови на землю, в сторону от всех. Алое пятно резко выделяется на серой почве. Олли медленно возвращается к Балиусу. Самсон идет за ним. Я не смею посмотреть на него. Мне не нужен Иммрал, чтобы почувствовать исходящий от него гнев.
Позади нас мерцает брешь между мирами. Одна ее сторона, глубоко между деревьями, сжимается. Разрыв закрывается, а может, исцеляется сам собой. Я содрогаюсь при мысли о том, что могла застрять на другой стороне, в виде призрака в Итхре, понимая, что не смогла бы долго протянуть без соседства Аннуна, ожидая распада. Может быть, мне показалось бы, что я тону.
– Хочешь поехать со мной? – спрашивает Неризан, когда я сажусь в седло Лэм. – Те, кто чувствует себя бесполезным, должны держаться вместе.
Эхо ее слов – иммралы должны держаться вместе, так ведь? – ударяет меня. Линнея, пожертвовавшая собой ради меня. И зачем? Я взбираюсь на спину Лэм и присоединяюсь к Неризан, мы молча продолжаем патрулирование. Самсон через шлем сообщает Рейчел о происшествии, хотя и немножко сглаживает мои действия. Мне бы следовало ощущать благодарность ему, но когда он заканчивает связь, я тихо замечаю:
– Ох, ты посмотри, он опять меня спасает!
Как только у меня вырываются эти слова, я жалею об этом, но назад их не возьмешь. Я не могу сделать так, чтобы другие о них забыли. Но никто не реагирует, поэтому я долго еще гадаю, слышали ли они меня. Когда мы уже поворачиваем обратно к Тинтагелю, я убеждаю себя, что сказала это тише, чем мне казалось, и должна теперь обо всем забыть. Когда мы едем через подъемный мост, я говорю себе, что просто воображаю напряжение, которое кроется в долгом молчании всех нас. Ведь если признать, что это не воображение, то придется встать лицом к возможности того, что я сейчас испортила отношения с Самсоном, дружбу с Олли и последние связи между остатками нашего полка.
Мое заблуждение разбивается, как только мы добираемся до конюшни. Олли бросает на меня настолько презрительный взгляд, что я едва не превращаюсь в пепел прямо на месте. Они с Неризан идут к замку. Самсон все еще занимается своим конем, стоя спиной ко мне. Я в последний раз почесываю Лэм, потом подхожу к Самсону. Я уже готова принести извинения, когда он поворачивается ко мне и произносит:
– Мы можем поговорить наедине до того, как напишем отчет о патруле, рыцарь?
Самсон никогда прежде не обращался ко мне так холодно. Я могла плакать, могла кричать на него, могла чувствовать себя беспомощной с ним, но он принимал все. Когда я иду за ним к уединенному уголку на территории замка, то вдруг осознаю, что, хотя и пыталась скрыть свое ожесточение, я месяцами ждала, когда он наконец потеряет терпение. Но когда это удалось, я не получила такого удовлетворения, какое предвкушала.
