Он замечал, как кто-то из них машет ему рукой, но его ответное движение было таким же вялым, как и всё остальное – его выражение лица, походка, улыбка. Все окружающие его картины, казалось, были лишены естественного цвета и больше не вызывали у него никаких чувств. Он смотрел на мир через мутное стекло внутренней депрессии, каждый звук которого воспринимался приглушённым, а краски – изо дня в день все более тускнеющими.
Гаррет предпочитал обедать в одиночестве, сидя в маленьком кафе неподалёку, где персонал уже привык к его молчаливому присутствию. Официантка, видя его, без лишних слов приносила заказ – чашку чёрного кофе и двойной гамбургер, который Гаррет ел, уставившись в окно, где жизнь кипела, не касаясь его.
После работы он возвращался в свою пустую квартиру, встречавшую его тишиной, от которой ему становилось не по себе. Он медленно разувался, ставил ботинки ровно у порога, как будто это имело какое-то значение, и проходил на кухню, где включал телевизор, который работал почти без звука, создавая видимость чьего-то присутствия.
Даже любимые когда-то фильмы больше не приносили утешения. Гаррет готовил себе на ужин простую еду – макароны, яичницу, сэндвичи, словом, то, что не требовало усилий и времени, а затем ел, глядя в одну точку. Он даже не задумывался о вкусе еды, воспринимая ее как часть привычки, как жизненную необходимость организма, который нужно поддерживать.
Вечерами он смотрел с балкона на свет чужих окон, наблюдая, как люди общаются, смеются и занимаются своими делами, чувствуя, что находится за невидимой стеклянной стеной, отрезанный от этого мира. Иногда ему казалось, что он видит в толпе знакомые лица, но, приглядевшись, убеждался, что это просто прохожие, чья жизнь никогда не пересекалась с его.
Возвратившись в гостиную, Гаррет садился на диван, брал книгу, но не мог сосредоточиться на чтении. Он переворачивал прочитанные страницы, не помня их содержания, и в конце концов просто откладывал книгу в сторону. Внутри росло ощущение бесполезности этих попыток, поскольку он потерял способность находить радость или даже просто интерес в вещах, которые когда-то приносили ему удовольствие.
У него появилось стойкое ощущение, что он больше не принадлежит этому миру и не способен найти общий язык даже с теми, кто когда-то был ему близок. Его телефон теперь звонил редко, но Гаррету это было абсолютно безразлично, поскольку он не нуждался в разговорах. Тишина стала настолько привычной, что любое отклонение от неё вызывало тревогу.
Да и его отношение к жизни изменилось – всё, что раньше казалось значимым, теперь было лишено смысла. Гаррет не строил планов, не мечтал о будущем. Он жил, поместив себя в кокон, который отгородил его от всего, что было привычным и значимым в недалеком прошлом. Иногда он пытался вспомнить, каким он был раньше: что его вдохновляло, что заставляло улыбаться… Но эти воспоминания казались чужими, происходившими не с ним, а с кем-то другим. И это чувство отчуждения заполняло его всё сильнее, превращая каждый день в однообразное существование, лишённое цели и смысла. Он чувствовал, как пустота и тишина его существования заполняются чем-то тёмным, чем-то, что медленно подбирается всё ближе, заставляя его ощущать неконтролируемый страх даже в самые обычные моменты.
Гаррет замечал, как его руки иногда начинают дрожать без видимой причины, а сердце – биться быстрее при каждом резком звуке, словно его тело знало о чём-то, недоступном разуму. Это чувство не оставляло его ни днём, ни ночью, делая его жизнь бесконечной чередой тревожных ожиданий, от которых он не мог избавиться.
