– Как-то непохоже, – с усмешкой перебил его я, – чтобы он горел желанием дать показания в нашу пользу.
– Ты неправ, – ответил Данилевский, ощупывая свой уже изрядно опухший нос. – Шепелевский – интереснейший субъект! Подумай: если его вызовут в суд, то достаточно будет пары минут, чтобы он рассказал там все то, что поведал нам. А если его подержат в камере пару дней без капли спиртного, то показания его, поди, будут еще подробнее и правдивее, верно? Нет, это не тот тип людей! Он не станет запираться и юлить, выгораживая кого-то другого. Скотина…
Мы прошли немного и сели на грубо струганную лавочку, вкопанную в землю в тени ветвистого вяза.
– Вернусь к Савельевым и тотчас подготовлю жалобу, – решил я.
– Ты же хотел дождаться приезда матери, разве нет? – ответил Данилевский.
– Нет, это я Аглае так сказал, для отвода глаз. Я хочу сам выступить против князя! Не за юбки же дамские мне прятаться!
– Погоди! Я бы еще, с твоего согласия, со своим дядюшкой посоветовался. Он у меня тоже в таких делах кое-что смыслит. Но он будет дома через три дня. А я бы пока в своей альма-матер хвосты по римскому праву подчистил…
Я пожал плечами:
– Хорошо. Как же еще сдавать римское право, если не с разбитым носом!..
Вечером я и вправду намеревался написать обстоятельное письмо матери. Однако к нам в гости пришла Липа, и я отбросил прочь любые дела.
Если бы кто-нибудь спросил меня, о чем же в тот вечер говорили за столом в доме Савельевых, я не вспомнил бы ни слова. Горчичное платье Липы, серебряная брошка в виде стрекозы на ее груди, изящный локон, упавший на тонкое девичье плечо, – вот все, что в тот момент занимало меня.
Время в ставшей теперь тесной и душной столовой, казалось, ползло медленно и бесполезно, словно готовясь окончательно остановиться. Я едва дождался минуты, когда застолье подошло у концу: какое-то странное ноющее чувство торопило меня, съедая и сжигая изнутри.
Поскольку уже темнело, я предложил Липе сопроводить ее до дома. Она наградила меня своим неподражаемым смущенно-озорным взглядом и улыбнулась. Мы выпорхнули на свободу в прохладные объятья сада, почти неслышно проскользнули по дорожке и поспешили исчезнуть за тяжелыми воротами усадьбы.
Сумерки сгущались, притупляя цвета, но будто бы высвобождая все те запахи, на которые мы обычно не обращаем внимание в полуденный зной. Яблочные сады за высокими заборами и жасминовые кусты в палисадниках источали благоухание, которое вечерний ветер разносил по округе, смешивая его с ароматами домашней стряпни, трактирных горячих закусок и дыма печей где-то топившихся бань. В остывавшем воздухе слышались обрывки голосов, звон посуды, лай собак, трели вечерних соловьев и стрекот сверчков. Мы шли по тихому пустому переулку, но все вокруг дышало жизнью. Догорая вечерней зарей, уходил в прошлое сегодняшний день с его тревогами и заботами, с убогим ломбардом Хаймовича, полным всякой рухляди, с мутной тошнотворной настойкой Шепелевского, со зловонием набережной у кожевенного завода. Пусть же этот вечер будет мне наградой!..
Мы с Липой говорили и говорили – обо всем на свете, о сотне ничего не значивших пустяков. Пару раз, правда, мне показалось, будто девушка хотела меня о чем-то спросить, но она внезапно останавливалась на полуслове. Как жаль, что сегодня тепло и ясно, и приходится просто идти по пыльной дороге, неумолимо приближаясь к конечной цели нашей прогулки, где нам неизбежно придется расстаться! Дорого бы я дал за то, чтобы небо заволокло тучами, как и в тот волшебный вечер…
