В Элтли пришел конец и долгим беседам Сати с пассажирами. Деревенские жители вели себя не то чтобы недружелюбно, но страшно стеснялись незнакомых людей и разговаривали почти исключительно с теми, кого хорошо знали, и на местном диалекте. Сати была даже рада вновь оказаться в одиночестве, которое позволяло ей спокойно наблюдать за этими людьми и слушать их беседы друг с другом.
По левому берегу, с севера, где в Эреху впадала какая-то горная речка, толпились, возвышаясь одна над другой, черные остроконечные вершины с белыми лентами ледников. А впереди по курсу не было видно никаких гор – просто земля как бы понемногу вздувалась, обозначая постепенный, но неуклонный подъем, и «Паром № 8», теперь наполненный новыми звуками – блеяньем, квохтаньем, тихими голосами деревенских жителей – и запахами хлева, домашнего хлеба, рыбы и сладких местных дынь, медленно полз вперед и вверх, то и дело приставая к берегу, чтобы взять и высадить пассажиров, и его ухоженные двигатели работали на полную мощность, сражаясь с яростным течением Эрехи, несущейся меж каменистых берегов, и слева по-прежнему были горы, а справа простирались голые, лишенные кустов и деревьев равнины, покрытые лишь тонкой бледной травой, похожей на птичьи перья. Поля и горы то и дело скрывала завеса дождя, который проливался из пышных, быстро несущихся облаков и тут же кончался, и просвеченные солнцем водяные струи наполняли воздух бриллиантовым сиянием и ароматами земли. Ночи стояли тихие, холодные, звездные. Сати ложилась спать очень поздно, а просыпалась рано и сразу выходила на палубу, чтобы полюбоваться разгоравшейся на востоке зарей. Над еще покрытыми ночной тенью западными долинами заря одну за другой зажигала вершины далеких гор, и они вспыхивали, как спички.
На девятый день паром остановился в таком месте, где поблизости от причала не оказалось ни города, ни деревни, ни вообще каких бы то ни было следов обитания людей. Там на берег сошла одна-единственная женщина в длинном свитере из шерсти эбердинов и фетровой шляпе. Она погнала свое стадо эбердинов по сходням на берег, и животные с такой радостью бросились к долгожданной земле, что ей пришлось их догонять. Женщина сердито кричала на чересчур резвых «коз», осыпая их проклятьями, потом вдруг обернулась и хриплым голосом попрощалась с теми своими знакомыми, кому предстояло плыть дальше. Стоя у поручней на корме, Сати долго видела ее стадо – все уменьшавшееся бледное пятно на фоне серо-золотистой равнины. Весь тот день был наполнен каким-то необычным светом, и вода, которую неспешно рассекал нос парома, стала теперь так же прозрачна, как и светящийся воздух над нею. Эреха по-прежнему быстро несла свои воды им навстречу, но делала это так бесшумно, что казалось, паром не плывет по реке, а скользит над нею, словно между двумя одинаково прозрачными потоками воздуха. Вокруг были сплошные скалы и валуны разной величины; между камнями росла бледная трава, и все вокруг, насколько мог видеть глаз, было каким-то блеклым, будто обесцвеченным. Горы куда-то пропали – их совсем заслонила вздувшаяся огромным пузырем земля. Земля и небо точно встречались здесь, на пересекавшей их и выгнувшейся дугой реке.
Странно, это путешествие кажется мне длиннее перелета с Земли на Аку, думала Сати в тот вечер, как всегда стоя у поручней.
И еще она думала о Тонге Ове, который, наверное, с удовольствием и сам отправился бы вверх по реке, но все же предоставил эту возможность ей, и она теперь просто не знала, как отблагодарить его за такой подарок. Нужно как можно лучше смотреть, слушать, записывать – да, только так! Но записать, запечатлеть свое нынешнее ощущение счастья она не могла. Счастье ведь тут же разрушается, стоит о нем заговорить, стоит произнести хотя бы само слово «счастье»…
