- Я не знаю твоего языка.
- Но я твой знаю, - вдруг произнес он на норвежском, и девушка от неожиданности едва не уронила пустую плошку.
- Ты говоришь по-нашему?
- Да. Почему я привязан?
- Тебя одолевали видения, и ты был опасен.
- Тогда все верно. Теперь ты можешь... сделать иначе? – Видимо, он забыл, как сказать по-другому, но Альвдис поняла.
- Отвязать тебя?
- Да. Отвязать.
Она засомневалась ненадолго, и, видимо, эти сомнения отразились на ее лице, потому что монах сказал:
- Я не сделаю тебе плохого, не бойся.
Несколько фраз почти лишили его сил, Альвдис видела, и потому рассудила, что теперь можно его отвязать. Она хотела распутать веревку, но та пропиталась водой и не желала поддаваться; тогда Альвдис взяла нож и разрезала путы. Конечно, Халлотта не похвалит, не стоит вот так переводить веревки, придется сплести новую взамен. Мужчина попытался присесть, однако был слишком слаб – на смену бредовой одержимости пришла страшная, болезненная усталость.
- Тебе нужно спать, - сказала ему Альвдис, - спать много. – Она старалась говорить медленнее и выбирать простые слова, чтобы монах ее понимал. – Теперь ты сможешь есть, я сварю тебе суп.
- Где я? – Он оставил попытки приподняться и теперь просто лежал, тяжело дыша и не спуская взгляда с Альвдис.
- Ты в поселении Флаам в Аурланде.
- В северных землях?
- Да.
Монах слабо усмехнулся.
- Значит, я в плену?
- Тебя захватили во время битвы, как и остальных. – Альвдис снова коснулась его лба. – Не нужно говорить так много. Сейчас я дам тебе отвар, и ты поспишь.
- Ты права, - ответил он после паузы, - все равно этого не изменишь... – Добавил еще что-то на своем языке и закрыл глаза. Когда Альвдис вернулась к нему с отваром, монах уже снова спал.
Халлотта, когда пришла некоторое время спустя, очень удивилась перемене в состоянии пленника.
- Ты, кажется, выпросила его жизнь у богинь судьбы, - улыбнулась старая лекарка, глядя на спящего. – Что же, если так, можно пока не перекладывать его на солому («Смерть на соломе» — так называлась смерть от старости или от болезни, ибо умершего, по обычаю, перекладывали на пол, на расстеленную там солому. – Прим. автора). Твой отец будет доволен, что ты сберегла ему жизнь еще одного раба.
Во второй раз монах проснулся следующим утром, и кроме Альвдис, в доме Бьёрга находилась Бирта. Она опасалась пленника, еще недавно буйствовавшего, а теперь подозрительно мирного. Но бред ушел и не вернется больше, Альвдис это точно знала, как будто кто-то шепнул ей на ухо. Она приготовила суп, и когда монах очнулся ото сна, в доме пахло похлебкой и свежей соломой, а открытая дверь впускала в обиталище болезни дивный прохладный воздух.
На сей раз сил у пленника оказалось больше, и он смог сесть, прислонившись к стене. Альвдис улыбнулась его настойчивости.
- Так, значит, это не сон был, - проговорил монах, разглядывая женщин (Бирта отступила на два шага). – Я и вправду в северных землях.
- Как тебя зовут? – спросила Альвдис. Отчего-то этот вопрос ее занимал.
- Я Мейнард. А ты?
- Я Альвдис, дочь Бейнира.
- Зачем ты говоришь ему? – испуганно сказала Бирта. – Зачем ему знать твое имя? Вдруг он черный колдун!
- Он все равно узнает. – Альвдис не верила, что христианский монах может быть темным колдуном. Судя по тому, что она в свое время узнала от старика-проповедника, иноземная церковь волшебство жаловала только светлое – то, что не противоречило учению Христа. И еще церковь признавала боевую магию, которой следовало пользоваться, разумеется, исключительно во славу Бога, отвоевывая для Него новые земли у тех, кто не верил в «истинное». Встречались, конечно, и темные колдуны, которых церковь называла еретиками и преследовала. Альвдис с ее даром не могла учуять тьму в пленнике, но почему-то верила, что ее нет. Иначе как бы он стал монахом?.. – Чем бояться, лучше налей ему супу, Бирта.
