Тополь - страница 38

Лесника звали Мирвином. Он с ранних лет увлекался растениями, но сам рос в городе и был предназначен отцом для военной службы. Еще до присоединения к мятежникам он договорился с одним купцом-южанином о покупке семян дерев и кустарников его страны, и через несколько месяцев южанин, действительно, привез оговоренный товар. Мирвин жил неподалеку от южных ворот и закопал драгоценный мешочек за их пределами на тот случай, если готовящийся мятеж будет подавлен, а он выживет и сможет, когда-нибудь освободившись, вернуться за ним. Услышав о дозоре, Мирвин, единственный из мятежников, испытал настоящий прилив радости: ему не нужно было ждать ни года, чтобы пробраться к семенам. Однако сразу приступить к выращиванию не удалось. Леснику пришлось прежде всего задуматься о пропитании и защите от бывших товарищей, деливших лес и даже подумывавших о человечинке. К тому же он не знал, как растить неведомые деревья, вдобавок ко всему на чужой им земле. Поэтому назначенный Управой срок как раз подошел для того, чтобы мелочь за мелочью нарисовать в голове сад.

Задумка сада последовала за озарением. Помимо растений Мирвин с отрочества увлекался толкованием судьбы. Размышляя над собственной участью в дозоре, он заметил, что цепочка событий его жизни вилась вокруг некоего замысла. Когда другие мучились изгнанием, он все больше убеждался, что в отличие от них находится на своем месте. И однажды лесник почти телесно ощутил присутствие того, кто создал его замысел, кто прочертил его путь и помогал найти его. Эта непередаваемая радость встречи заставила бывшего мятежника пасть на колени и со слезами счастья благодарить, благодарить, благодарить. О Кариде он узнал из священных свитков еще отроком. Но теперь он видел его не в чернильных рядах, а в самом мире и собственной душе. Сад был его долгом и благодарностью Вышнему. И когда последние двое дозорных покинули лес, а Мирвин стал его единоличным хозяином, время действовать пришло.

Местом для рассады была избрана окраина леса у излучины реки, где доживали свой век пораженные чагой клены. Мирвин работал ежедневно с лета до весны, сделав лишь небольшой перерыв на пару самых холодных зимних лун. Ближе к новому лету он, наконец, погрузил в почву так долго ждавшие своего часа зерна, после чего начал заравнивать землю. Поздно встрепенувшийся стряпчий выбрался к отшельнику в начале осени в пору завершения труда и, как я уже сказал, наткнулся на крепнущий и невиданный доселе в тех местах урожай. Доклад смятенного чиновника об увиденном и о рассказе чудного лесника произвел громадный шум в ратуше. Дошло до того, что с Мирвином захотел повидаться сам Брохвел.

Одним пасмурным днем к землянке отшельника устремилась вереница всадников, окружавшая золоченую повозку владыки. Правитель Утеса спустился в нору без охраны. Он пробыл внутри так долго, что сопровождавшие сановники приказали всадникам спуститься за главой города, но тот в итоге показался сам. Едва вытащив свое тучное тело из землянки, Брохвел объявил Мирвина почетным и пожизненным сторожем леса и кладбища, положив ему ежегодное жалование. (Именно этот случай и припомнил мне верховный лекарь, отвечая на вопросы о Глине).

Слух о поездке владыки разнесся по Утесу, и к отшельнику стали наведываться зеваки. Многим не только хотелось взглянуть на диковинный сад, но и услышать рассказ о нем из уст самого садовника. Одним из таких зевак был я, Арфир, сын Амлофа-оружейника. Но, как оказалось, среди толпы гостей я был единственным, кого волновали в нем не приемы охоты и собирательства, которыми Мирвин владел в совершенстве, и не мастерство выращивания иноземных деревьев, а сама жизнь этого человека и, прежде всего, его встреча с Каридом. Вероятно, именно поэтому я один стал ему другом. К зиме, когда краски сада уступили место безраздельной власти белого цвета, а тропки закрылись плотным ледяным наростом, зеваки позабыли о странном месте за рекой и его обитателе. Они оба обернулись для жителей Утеса частью известного им мира, старой вестью, которая никого уже не заставляет напрягать уши. Однако отрок по имени Арфир не прекратил посещений сада. Долгими вечерами мы с Мирвином толковали обо всем на свете. Удивительной чертой отшельника, учитывая его постоянное одиночество, было умение вести беседу непринужденно, даже при серьезном разговоре. А они случались часто. Богатые знания, почерпнутые Мирвином до ссылки в лес из книг, и десять лет опыта жизни на грани смерти вкупе с даром собеседника делали его тем, чего жаждет, хотя и не сознается, любой отрок – образцом. Никто не поверил бы, но имея на меня огромное влияние, отшельник не призывал юного товарища к уходу в Братство, однако он заразил меня своим миропониманием, создал почву, на которой должен был взрасти не новый оружейник, а чтец. Решение я принял сам.