– Не делай так, – он вдруг осторожно перехватил мою руку.
Большой палец больно пульсировал, потому что я расковырял заусенец до крови. Я бессильно покачал головой и не смог ничего ответить, потому что знал, что если открою рот, то непременно расплачусь. В тот момент внутри меня снова что-то сломалось, треснул последний рубеж, который удерживал меня от истерики.
Отец бережно притянул меня к себе, и я уткнулся лицом ему в грудь, всеми силами сдерживая слезы.
– Ничего, – сказал он, мягко ероша мои волосы, – это ничего.
И тогда я заплакал. Это были не громкие рыдания, а какое-то жалкое ребяческое хныканье. Я нервно хватал пересохшими губами воздух, дрожал и пытался забыть о происходящем.
В этот момент у отца зазвонил телефон, но он проигнорировал это. Тогда я выпрямился, потер лицо ладонями и хрипло шепнул:
– Ответь.
Не хватало еще, чтобы из-за меня у отца были проблемы с пациентами. Они часто звонили ему и негодовали, если он не брал трубку.
Отец внимательно посмотрел на меня, протянул руку к моему лицу и шершавыми пальцами собрал слезы с моих щек.
– О, – удивился он, взглянув на экран телефона, – это Андрей.
Я немного оживился. Редкие звонки дяди я всегда воспринимал с особой радостью. Тогда Андрею было двадцать пять – он только закончил медицинский и устроился на работу, поэтому был страшно занят.
Андрей был из тех людей, которые всегда находили повод чему-то порадоваться. Он улыбался, слегка прищуривая светло-зеленые глаза и жестикулировал, когда что-то рассказывал. В отличие от моей матери, Андрей ничего не понимал в искусстве, но хорошо разбирался в точных науках. В нем было что-то северное; он был чуть похож на Шелли13 и плохо говорил по-немецки, но мы с отцом все равно каким-то чудом его понимали.
– Zdravstvuj! – приветливо сказал отец, приложив трубку к уху.
– Включи громкую связь, – тихонько попросил я, – пожалуйста.
Отец согласился, нажал на кнопку и положил телефон себе на ладонь, чтобы нам было одинаково хорошо слышно.
На ломаном немецком Андрей поздоровался в ответ. По его голосу было слышно, что он улыбается.
– Как там ваши дела? – спросил он, а потом глубоко вдохнул и выдохнул.
Я решил, что он курит и мигом представил его на маленьком балкончике с серыми стенами.
– Ну, – отец поскреб щеку, – как обычно, а ты куда пропал?
– На работе завал, – неохотно признался Андрей. – На прошлой неделе podralsya с водителем скорой помощи, – он выдержал паузу, а потом скомкано добавил, – but all it's okay.
В наших разговорах он часто перескакивал с немецкого на английский, вставляя при этом и русские слова. Мы давно привыкли к этому, поэтому уже перестали удивляться.
– Господи, – со смешком протянул отец, – русские сумасшедшие, честное слово.
– А, – фыркнул Андрей, – этот idiot сам напросился.
– А что он сделал? – вмешался я.
– О! Лео! Privet-privet, druzhochek. Как ты?
Я замялся, но заставил себя выдавить, что у меня все хорошо, а потом спросил, когда он приедет в гости.
– Рад слышать, – ответил Андрей. – Приехать сейчас не смогу, но зато хочу вам кое-что отправить.
– Что? – спросил я.
Андрей рассмеялся.
– Увидишь, когда получишь посылку. Ульрих, знал бы ты, какая отличная у меня здесь samogonka! Отправил бы, если бы можно было.
Отец вопросительно изогнул брови.
– Что еще за «samogonka»? – шепнул он мне, но я только пожал плечами.
– Как там Аня? – спросил Андрей, когда мы еще немного поговорили о всякой ерунде.
