В дверь постучали.
– Лео, у тебя все в порядке?
Я вздрогнул.
– Да, пап, – быстро бросил я, насухо вытирая лицо полотенцем.
Я посмотрел в зеркало, но остался недоволен результатом. Глаза у меня были красными, а щеки шершаво-пунцовыми.
Когда я вышел из ванной, то сразу же наткнулся на отца.
– Что ты там делал?
– Просто умывался.
Я пожал плечами и попытался пройти в свою комнату, но отец остановил меня. Он опустил свои теплые ладони мне на плечи и заглянул мне в глаза.
– Слушай, что думаешь, если мы подыщем тебе специалиста?
– Специалиста?
– Да. Тебе станет легче, если с тобой поработает хороший психиатр.
Я растерялся.
– Разве ты не можешь?
– Я твой отец, Лео. Будет лучше, если это будет другой человек.
Мне снова стало нехорошо, поэтому я быстро кивнул.
– Да, хорошо, – отозвался я, – обязательно.
Пусть делает, что хочет. Пусть отдает меня на растерзание десяткам врачей – мне было все равно.
2
Мне снова не спалось. Я честно пытался заснуть, слушал расслабляющую музыку, думал о хорошем. Даже пытался читать скучный учебник по физике, но ничего не помогало. В голову лезли мысли о телефонном разговоре отца с Андреем. Маме стало хуже? Почему отец вышел из комнаты? Когда я спросил его об этом вечером, он сказал, что все в порядке.
– Состояние мамы стабильно. Ей не лучше, но и не хуже. Просто я решил, что тебе не нужно слышать все это еще раз, – говорил отец за ужином, когда я вяло ковырял вилкой в салате.
– Когда я смогу ее увидеть? – только и спросил я, разглядывая блестящую маслину в своей тарелке. – Когда мы поедем в больницу?
– Во вторник, – ответил отец, – вечером.
Я очень надеялся, что так и будет. Надеялся, что отец не передумает брать меня с собой.
Лежа в темноте, я натянул одеяло по самый подбородок. На ночь я плотно занавесил шторы, поэтому в комнате было так темно, что я с трудом разбирал очертания предметов. Я все ворочался, гадая, сколько сейчас времени. Потянулся за телефоном – оказалось, что почти три часа. Это означало, что утром я вновь буду вялым и выбившимся из сил. Отец в тысячный раз спросит о моем самочувствии. Я в тысячный раз совру ему.
Я вспомнил о враче, которого он собрался найти для меня. Это стало новым поводом для беспокойства. Я боялся, что он каким-то образом узнает, что я что-то скрываю. Я не испытывал такого страха перед журналистами и следователями, потому что со всеми ними я беседовал не так много раз, но новый человек, с которым мне придется разговаривать длительное время беспокоил меня.
Я встал с кровати и открыл окно – мне показалось, что в комнате слишком душно. После этого я выбрался в коридор и осторожно прошмыгнул на кухню, бросил ложку кофе прямо в холодную воду и тенью вернулся в комнату. Раз уж мне не спалось, то я решил еще немного покопаться в прошлом Ванденберга. Моя паника немного поутихла, а ее место заняла навязчивая мысль: если я буду знать о Ванденберге все, то мне станет легче. Это было глупо, но тогда, посреди ночи, это казалось мне почти спасением.
Кофе не растворился, противные горькие гранулы плавали прямо на поверхности, но я почему-то все равно это пил. Убавив яркость телефона, я открыл список всех жертв Ванденберга. В глаза мне бросилось имя одной девушки. Я уже слышал ее имя в новостях. Этта Дитер. Последняя из убитых девушек. Я перешел по ссылке, подождал, когда загрузится изображение. На весь экран открылось фото красивой девушки. Она сидела на веревочных качелях и широко улыбалась. Ветер разметал в стороны ее короткие черные волосы; лямка джинсового комбинезона съехала с худенького плеча. На вид Этте было лет шестнадцать. Она была не накрашена, ее щеки заливал естественный румянец – то ли от быстрого бега, то ли от зноя. Мне показалось, что на фото был август, может, начало сентября, когда листва какое-то время остается зеленой.
