– Нет. То есть… – я завернулся в одеяло, – обычно не снятся. Ничего такого.
Может, мне не стоило так сильно увлекаться историями о маньяках и серийных убийцах. Может, все это было плохой идеей. Тогда я не понимал, что лишь усугубляю свое и без того шаткое состояние. Тогда я не понимал ничего.
В середине июля меня охватила страшная тоска. Альвин уже поступил в университет и готовился к переезду, поэтому все мои сомнения и переживания вновь показали зубы.
– Лео, – говорил Альвин, укладывая в раскрытый чемодан чехол с камерой, – иногда я буду приезжать на выходные, а зимой буду здесь целый месяц.
– Хорошо.
Я сидел на подоконнике и болтал ногой, рассматривая беспорядок, который учинил в своей комнате Альвин в попытке собрать все самое нужное. Содержимое двух ящиков стола он вытряхнул на кровать – исписанные блокноты, старые открытки, разноцветные скрепки, стопки фотографий градом рассыпались по одеялу. На полу возвышались башенки книг и дисков. Альвин никак не мог решить, что из этого взять с собой. Вопросов у него не возникало только в плане одежды – ее он собрал довольно шустро.
– Ремарк или Диккенс?
Альвин присел на корточки возле книг. Он был в серой футболке со стертой надписью «The little things give you away».26В ней он выглядел как-то просто, очень по-домашнему, и казался мне другим человеком.
– Диккенс, – ответил я.
Когда Альвин не мог выбрать что-то одно, то он прибегал к моей помощи. Керуак или Маркес? Керуак. Плеер или IPad? Плеер. Кроссовки или кеды? И то, и другое.
– Диккенс… – эхом отозвался Альвин. – «Повесть о двух городах» или «Посмертные записки Пиквикского клуба»?
Я улыбнулся.
– Я понятия не имею, о чем эти книги.
Он улыбнулся мне в ответ.
– Я тоже.
– Тогда бери «записки».
– Как скажешь.
Альвин провозился еще около часа. Я наблюдал за тем, как постепенно пустеют полки, ощущая глупую грусть. Альвин защелкнул чемодан, выдохнул и пристроился рядом со мной на подоконнике. Я отлично помню это мгновение, которое растянулось в бесконечность: полупустая комната, запах скорой разлуки, едва прикрытые жалюзи – все пространство в полосах: игра тени и света. У меня тогда возникло чувство, что мы больше никогда не увидимся. Почему-то я не мог вымолвить ни слова, а все смотрел на Альвина, на три родинки на его левой щеке, на кожаный ремешок часов на запястье.
– Спасибо, – шепнул я. – Если бы не ты, то я бы… не знаю.
Громко говорить не хотелось.
– Ты бы справился, – тихо ответил Альвин. – Я знаю.
Мы снова замолчали. На кровати, в паре шагов от нас, лежала папка, набитая статьями и вырезками – всем тем, что мы так долго собирали.
– Что будем с этим делать? – спросил я.
На лице Альвина отразилось непонимание.
– То есть?
– Ты же не потащишь это с собой, правильно?
– Правильно. Оставлю дома. Почему бы и нет?
– Твоя мама?
Альвин поморщился.
– Она не роется в моих вещах. Боже, Лео, мы с тобой труп, что ли прячем?
Я хмыкнул.
– Извини. Это моя паранойя.
Он покачал головой.
– Я понимаю.
Альвин взял папку, распахнул шкаф с одеждой и закинул ее на верхнюю полку, а потом повернулся ко мне.
– У меня для тебя подарок вообще-то, – важно сказал он. – Я купил себе новую камеру, а тебе хочу отдать свою прежнюю. Она в полном порядке. Ты это и сам знаешь. Как раз подойдет для любителя.
Я немного опешил от удивления и медленно наполняющей меня радости.
– Ой… – выдохнул я. – Мне? Камеру?
– Ну да. Мне показалось, что тебе понравилось снимать на прошлых выходных, поэтому я подумал, что это будет хорошим напоминанием о себе.
