Староверца Власа обшмонал особо тщательно. Нашарил иконку святого Георгия Победоносца, гордо протянул Горелову на заскорузлой ладони бронзовую улику.
– Верни! – тихо приказал лейтенант.
– Можно заточить любой край – брюхо вспороть.
– Верни! – в голосе гэбиста зазвенела нотка злости.
К мастеру кузнечных дел Никодиму Селивёрстову надзиратель подошёл с рысьей настороженностью.
– Слон, выкладывай всё запрещённое.
– Свобода моя под запретом.
– Не крути языком. Тебе топор принесли?
– Посмотри на мои руки. Зачем в них топор вкладывать?
– Верняком сказанул. Такие булыжники впервые вижу.
На втором ярусе нар сидел счетовод Покровский, гонял на клочке бумаги крупную цифирь. Недоумевал – на чём мог подловить его фин-ушляк из «Рыбтреста». Подделали мою подпись… запустили в бухгалтерский поток подложный отчёт… Вслушивался в разговор кузнеца и палача. Зря подбивал Тимура оставить топор. Влас из рогатки не пульнёт в человека… Обрадовался возвращению иконки: борода осветилась.
Через три дня в барак втолкнули избитого до посинения Тимура. Глаза, рот, щёки, подбородок представляли сплошной багровый кровоподтёк.
Подошел взволнованный отец, бережно уложил сына на предоставленное нарное местечко.
– За что они так, Тимурка?!
Из распухшего рта выдавилось – тпр…
– Топор?
– Гаа.
– Ага, значит, за него… Кто-то затырил инструмент, моей кровинке приходится терпеть надругательство.
Знал Никодим о тайне. Знал и о том, что уши и глаза бедолаг Ярзоны можно использовать для доносов… Надо осторожничать, ни с кем не заводить доверительных отношений. О топоре знают четыре человека. На Власа и счетовода можно надеяться.
Изуродованное лицо Тимура отец протёр смоченной тряпицей. Сейчас бы помогли травница Фунтиха и Соломонида. Подумал, перекрестился. Боже упаси попадать им в дремучие стены… Вишь как судьбинушка крутит: сынок отстроил тюремку, отец обрешёчил её… Оба обживаем хоромы.
Вышкарь Натан съездил в деревню, обсказал Соломониде положение. Привёз мази, лекарства, хлеба, сала. Две пары шерстяных носков. Передавая Никодиму свёрток, записку от жены, шепнул:
– Держи всё в секрете.
Узнав от Натана страшную весть, Прасковья Саиспаева набросилась на него с кулаками:
– Гад! Ты упёк его!.. Больше некому…
– Здоровье, нервы побереги. На сносях ведь.
– Совесть мучает… посылочки передаёшь…
– Пойми, землячка, я маленький человек в органах…
– Маленький да удаленький, – не унималась засольщица. – Соперника засадил… Все вы там – зверьё!
– Разберутся – отпустят… ну, пробуксовала где-то машина дознания.
– Чтоб она сгорела эта машина!..
Прасковья родила сына. Лекарица и повитуха разговористая Фунтиха с ухмылкой подняла сибирячка под потолок: светлая капель окропила морщинистое лицо.
– Вот сыкун! – ликовала старушка, с утра пропустившая стакан рябиновой настойки. – Кило на четыре потянет здоровячок.
Дыхание зашлось у Соломониды, когда увидела внука под лиственничной матицей.
– Чего над дитём изгаляешься? Вишь, описался от натуги.
– Не от страха – от радости появления на свет божий. Порода крепкая: в деда-кузнеца… Разливай рябиновку. Гулять будем.
Сыкунчика в честь деда назвали Никодимом. Обмазали правую ладошку смоченной сажей, приложили к тетрадному листу. Получился заметный оттиск…
Толстуха Соломонида вприщур посмотрела на внучонка. По тугим щекам струились созревшие слёзы.
– Кончай болото разводить, – успокоила Фунтиха. – Вернутся твои богатыри.
