Когда прозвучал третий звонок, возвещающий о начале второго действия, Володя Саленко с ужасом отметил, что никто из курсантов не покинул буфета. Он растерянно вглядывался в абсолютно счастливые, восхитительно глуповатые лица своих товарищей, и все яснее понимал, что нет силы, способной вернуть его подопечных в зрительный зал. Красивая идея – осчастливить товарищей посредством общения с высоким искусством потерпела крах: победа плоти над духом, материального над идеальным, полнейшее торжество самого что ни на есть вульгарного материализма было окончательным и бесповоротным!
Из оцепенения организатора культурного мероприятия вывело то, что кто-то тормошил его за плечо. Это был командир отделения из четвертой учебной группы, фамилию которого он и не помнил.
– Вовка! – почти кричал младший сержант. – Какой ты все-таки молодец! Мы так тебе все благодарны! Ты настоящий замполит! Да мы за тебя…
Не до конца вернувшись в реальность, Володя взял протянутый ему стакан, до половины наполненный золотистой жидкостью, и, не чувствуя ни вкуса, ни запаха содержимого, выпил залпом.
* * *
Если в зрительном зале на сцене на Россию надвигалась великая смута, то в буфете царила атмосфера праздника, замешанная на всепобеждающей любви ко всему человечеству и миру в целом. Звучали тосты во славу русского оружия, за дружбу и верность офицерским традициям и, конечно, за прекрасных дам, коих за столиками непостижимым образом становилось все больше. Здесь были подруги, специально приехавшие в театр, чтобы повидать своих парней; но бóльшую часть уже составляли барышни, которых смерч курсантского веселья закружил, оторвав от компаний, пришедших на встречу с оперным искусством. Поочередно за тем или иным столиком курсанты вставали и, манерно отставив локти, провозглашали тосты за присутствующих представительниц прекрасного пола.
Дважды чередой звонков были обозначены антракты между театральными действиями, но на это уже мало кто обращал внимание…
Тем временем на подмостках близился финал народной драмы. На подступах к Москве – войско Лжедмитрия. Хор, изображающий народ, потерявший политическое чутье, грянул многоголосое: «Слава тебе, царевичу!», следуя за самозванцем. Лишь Юродивый остается на сцене, предрекая России новые страшные невзгоды: «Лейтесь, лейтесь, слезы горькие!»…
В буфете, в силу отсутствия здравомыслящего юродивого, действие продолжалось и стало стихать лишь тогда, когда дежурный администратор, дама внушительной внешности, видимо, имеющая большой опыт в умиротворении участников различных застолий, трижды выключила свет в буфете.
Под слегка укоряющими, но добрыми взглядами гардеробщиц, курсанты наперебой спешили проявить свою галантность. С видом царственных особ девушки принимали на свои плечи скромные драповые пальто и видавшие виды овчинные шубки, выпрошенные на сегодняшний вечер у своих мам; и, взяв под руку своих кавалеров, следовали к выходу.
Прощание у автобуса было долгим и жарким.
И вот автобусы мчат нас туда, где любителей театра с нетерпением ожидают командир нашей роты и «другие официальные лица»… Несмотря на неотвратимо надвигающийся «разбор полетов» («Лейтесь, лейтесь, слезы горькие!»), в автобусе царит настроение, близкое к катарсису – что, собственно, и бывает после общения с высоким искусством.
* * *
Возле курсантской казармы мы выходим из автобусов, и вид дежурного по училищу, укоризненно поглядывающего на часы и демонстративно брезгливо поводящего носом, начинает нас настораживать. Беглый анализ сложившейся ситуации возвращает нас к суровой реальности: во-первых, мы приехали на два часа позже намеченного; во-вторых, приехали не все; в-третьих, кое-кто из приехавших не понял, что уже приехал…
