Проверка, которую проводит лично командир роты, показывает, что около полутора десятков поклонников Мельпомены отсутствуют в расположении подразделения.
– Будем стоять в строю, пока не прибудет последний курсант! – объявляет командир.
Время от времени дверь медленно открывается, и показывается лицо очередного нашего товарища. Все явившиеся ведут себя так, как будто исполняют один и тот же этюд в театральном училище: невинность (круглые глаза) – удивление (вскинутые брови, пристальный взгляд на часы) – смущение – благородная обида (чуть выставленная вперед нижняя челюсть и прищуренные глаза). Закончив этюд, курсанты занимают свои места в строю.
…Время перевалило за полночь. Пребывание в армейском строю – одно из действенных средств для возвращения курсанта из мира грез к суровой действительности. Это еще раз подтверждается тем, что из строя начинают несмело звучать высказывания, носящие явно капитулянтский характер: мол, завтра занятия, каждый должен отвечать за себя, семеро одного не ждут… А в данный момент не семеро – сто с лишним человек ждали именно одного! И этим «одним» был курсант Алексей Грабов, который наиболее рьяно отстаивал право курсантов на культурное совершенствование и был автором статьи «„Борис Годунов“ – народная драма в четырех действиях» в ротной стенной газете.
Прошло еще немало времени – и вот наконец дверь в расположение роты распахнулась, и на пороге возникла фигура Алексея. Вопреки нашим опасениям, он твердо стоял на ногах, был опрятен и по форме застегнут на все пуговицы. Прикрыв за собой дверь, он решительно направился вдоль первой шеренги в направлении командира роты, стоящего перед строем.
Сейчас курсант перейдет на строевой шаг, доложит о прибытии командиру, четвертое действие народной драмы будет закончено, и мы отправимся спать. Но произошло неожиданное: Леша, не сбавляя хода, проследовал мимо командира роты, даже не взглянув в его сторону. Он продолжал движение вглубь казармы до тех пор, пока командир зычным, но чуть дрожащим от обиды и возмущения голосом, дважды не окликнул его по фамилии.
Только после этого Грабов, неловко балансируя, чтобы сохранить равновесие, остановился около щита со стенной газетой.
– Повернитесь, как положено, лицом к строю! Пусть товарищи посмотрят на вас! – рокотал баритон командира.
Грабов стоял перед строем. Счастливая улыбка, застывшая на его лице, никак не изменялась в течение всего монолога командира роты, содержавшего множество нелицеприятных слов в адрес «местного театрального критика». Но катарсис – высокое, сильное и глубокое чувство, его не способны омрачить мелкие неприятности!
Изрядно растратив запас крепких словечек, ротный, уже сам едва сдерживающий улыбку, язвительно спросил:
– Вы хоть помните, как называется опера?
– Конечно! – раздался ответ. – «Борис Богатков»1!
