Они отправились в парную и усердно побили друг друга березовыми вениками, разгоняя густые клубы пара, выдаваемые каменкой. Призрак Кронштадта стал отступать. Где-то за дверью повизгивали девушки, звенели стаканы и нестройные мужские голоса невнятно говорили тосты.
Баня душу лечит. И тело тоже лечит. Баня все лечит.
Когда они присоединились к товарищам за столом, чувство того, что они излечились наличествовало у всех. Настроение от этого, конечно, стремительно повышалось. Образовалось некое сообщество, банное сообщество, где все банщики – братья, где все банщицы – сестры. Правда, братья не были братьями сестрам, а те, в свою очередь, как бы не были сестрами братьям. И по именам друг друга почти не называли, потому что, как следует разгорячившись, позабывали их нахрен. Как же хорошо в бане!
Правда, банные братья понимали, что едва только они уйдут отсюда, как обретенное здоровье начнет медленно тратиться. И не потому, что похмелье, а потому что от жизни в бане не спрячешься и все грехи не отмоешь.
Только банные сестры ничего не понимали – им-то по большому счету было наплевать, они-то сюда пришли по вполне меркантильным соображениям. Но с них и спроса не было, с них, как с гусей вода. Точнее – с гусынь.
Когда наступило время уходить, Тойво вспомнил рассказ Оскари и спросил его:
– Ну, и дальше чем дело закончилось? Утащил тебя дьявол?
– За что? – поинтересовался Кумпу.
– «За волосы на голове или за руку», – хмыкнул Тойво. – Откуда я знаю за что! Ты не рассказал. За грехи наши перворожденные.
Оскари перестал натягивать на ногу сапог и задумался. Он сделался похожим на огромного тролля, обратившегося в камень первым солнечным лучом. Наконец, он вздохнул, справился со своим сапогом и сказал:
– Я тогда очень испугался – все-таки не каждый вечер с рогатым дьяволом доводится общаться. Замер и стою, боюсь пошевелиться. И нечистый замер, только дышит шумно и, как бы, в раздумье. Ну, набрался я храбрости и сделал шаг к забору, удирать мне тогда показалось неправильно, не по-пацански. Хотел еще слово сказать, что-нибудь, типа «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа», да язык не шевелится – прилип к нёбу и отлипать отказывается. Промычал что-то нечленораздельное. Дьявол насторожился и рогами повел, словно неодобрительно. Конечно, не любят в преисподней поминать Господа нашего и Его присных.
Кумпу опять замолчал, видимо утомившись столь длинным для него рассказом.
– Ну? – напомнил о себе Тойво.
– Ушли давеча в Финляндию повстанцы, – неожиданно продолжил Оскари. – А не кажется тебе, что скучкуются они в Выборге, либо Коувале, либо где-то еще, развернут над головами Otava (флаг, предложенный финским художником Йонасом Хейска для Ухтинского государства – серебряные звезды Большой Медведицы на синем фоне) и придут к нам воевать? Неважно, какая у них будет идея – важно, что воевать с ними придется нам с тобой.
– Ну, мы не знаем всей подоплеки этой истории, – мрачно кивнул головой Антикайнен.
– То-то и оно, что нам остается только гадать, либо же не думать ни о чем вовсе. Но ведь очевидные вещи всегда лежат на поверхности, не стоит смотреть вглубь, чтобы их понять, – сказал Кумпу. – Идея, мировая революция – все это ерунда. Богатство и власть – вот что толкает людей поступать в угоду своей корысти. Или не людей.
Конечно, ушедшие из Кронштадта лидеры мятежа не могли не знать чего-то. Их для того и вывели в Финку, чтобы они не проболтались. Надежнее, конечно, было их уничтожить, да руки, вероятно, оказались коротки. Те же, кто за ними увязались, обязательно придут в Советскую Россию снова. Не все, конечно, но этого не избежать. Опять же, в угоду чьим-то игрищам. Эх, Глеб, Глеб!
