Но нет путей для подлинных свобод,
С прямою шеей всё-таки страшнее.
И всякий втайне ждёт, что путь сведёт
К прямой мишени и простой траншее.
А император многого с людей
Не просит для себя и на трибуне.
И мнение о том, что он злодей,
Любовью скорбной искупает втуне.
Кто любит так, что выдумает яд,
От выбора, от страха, от расплаты
Собой прикроет – царь, как говорят.
Тот вправе на любые аты-баты.
…Он был как мы, но тяжелее нас, —
Почти поэт. И мы вполне любили
С торца монеты профиль, чей анфас
Поддерживал устои нашей были.
Он никогда настолько не хотел
Утешить нас, неверных, грубых, слабых,
Освободив от духа склянки тел,
Песок на четырёх дрожащих лапах.
Он никогда настолько не любил
Своё лицо, как нынче, в час подарка.
Оно – предмет для будущих белил
Истории, оно – триумф и арка.
Как бабочку пьянящая пыльца,
Его спалила жалость. Пот горючий
Томится в камне царского лица,
Которое из белизны грядущей
Приказом размежует города
Сегодняшние, временные, наши.
Кипит в нём совесть – белая вода,
Но он не умывает рук из чаши.
Как мрамор, бритый подбородок свеж.
И люди ждут, когда он ухнет жутко
В послушную речам из камня брешь,
Зажав прилив гражданского рассудка.
Столица горяча, тиха, слаба,
Приручена, воде эквивалентна,
И вся толпа – не рыба, но раба
Предчувствия большого постамента
Владыке. Он приличен, честен, крут,
Усерден, чуток. Он отдаст пароли,
Его слова нам двери отопрут,
Мы утечём от выбора и воли.
На нём лицо, за нас ответ на нём.
Он берег наш, а мы – его водица.
Мы вытесняем выбора объём,
Нам со свободой нужно раздвоиться.
… Кадык виляет. Робкий мёд слюны
Вращается во рту, и рот бессилен.
Толпятся, будто пьяные слоны,
Последние слова в жаре извилин.
На сухостое умственной руды,
На суматошной засухе, в пустыне
Царь объявил: «Пополните ряды.
Нас ждёт житьё весёлое отныне».
Слова царя – на времени верхом,
И через час их распасуют в сплетнях,
А через век изобличат стихом,
Но сколько их появится – последних!
Приказ оттаял, выдался, созрел
И личной волей обзавёлся борзо.
От силы слов уже тускнеет бронза,
Их яд уже умаслил стоны стрел.
Бегут гонцы, напоминая кровь.
Готовит обыватель кривотолки.
И нет ещё ни книг, ни книжной полки
(Появятся – её повесят вкривь).
Прижизненная статуя, сотри
С сетчатки пыль сомнения за право
Закатывать глаза, держать внутри.
Снаружи всё – для совести отрава.
Снаружи всё – мятеж, интрига, бой.
Ты, мраморный атлант, не виноватый,
Что мы приказа требуем гурьбой,
А без приказа вспыхиваем ватой.
Ведь надо же любить кого-то нам
И совладать с глазами, волей, риском.
Я всё своё лицо тебе отдам,
Чтоб не узнаться на суде неблизком.
Я не стыжусь – в душе моей излом.
Заметь местоимение, в котором
Единственным я вынырнул числом
За полминуты, как стереться с хором.
Последний гимн прекрасному поют.
Когорты вишни топчут у провинций.
А мы в раю с царём-самоубийцей.
И север тучей портит наш уют.
![Bo][ing Day истребить «колхозника»](/uploads/covers/fe/bo-ing-day-istrebit-kolhoznika.jpg)
