В предновогодней суете незаметно для остальных появилась в квартире четырнадцатилетняя Глафира. Она была второй по старшинству дочерью в семействе и приехала на новогодние каникулы. Внешне девочка походила на Марфу Кондратьевну – сутулая, с узким бледным личиком, длинными волосами и грустными темными глазами.
– Меня родители услали в интернат, я им здесь мешаю, – скорбно глядя в пол при знакомстве со мной, сказала Глафира.
Моя смена заканчивалась около двух часов ночи, после чего я могла украдкой, при свете фонарика почитать поэзию узников ГУЛАГа, так как электричество правозащитники экономили и не разрешали включать.
Утром я звонила матери. Односельчане украли и съели ее кошку.
– У тебя все в порядке? Ты пришлешь мне деньги? – сквозь слезы спросила она.
– Постараюсь. Как только мне заплатят, – заверила я мать.
Но платить мне никто не спешил. Меня занимали мысли: сколько Марфа Кондратьевна собирается заплатить за три недели круглосуточной работы? На мне дети, уборка, готовка, кошки. Смогу я помочь матери? Оплатить часть кредита, нависшего как снежный ком? Мама перед отъездом в Москву раздавала питомцев: собак и кошек. Она надеялась, что в зажиточных семьях их не съедят. Бомжи в селах голодали и потому промышляли ловом бездомных животных.
– Алкаши убили и съели Барбоса, – сообщила она.
Это была собака ее соседки – бабки Алисы.
– За гаражами утром обнаружила потухший костер и его шкуру, – всхлипывала мама.
– Он на днях мне снился! Будто сидит на ветвях зеленого дерева, словно птица, – сказала я.
– Марфа Кондратьевна не подведет? У меня в комнатке так холодно, что пар изо рта. Я отключила газ, свет, воду, это положено по закону, если хочешь уехать. Когда мне брать билет до Москвы?
– Марфа Кондратьевна пообещала, что снимет нам жилье сразу по возвращении, – передала я маме слова благодетельницы.
Марфа Кондратьевна и Зулай вернулись из Магадана поздно ночью. Следом за ними явились очередные гости с бутылкой и составили компанию еврейским родственникам, зажигательно распивавшим в кухне вино.
Спальное место на шкафу оказалось занято, и мне бросили матрац на пол рядом с кошачьим лотком.
– Здесь ночуй, – велела хозяйка дома.
Утром, разгребая горы посуды под пристальным взглядом Марфы Кондратьевны, сидевшей на лавке, я попыталась заговорить о войне.
– Все народы Чеченской республики пострадали! Нужно добраться до «Новой газеты», может быть, в память о госпоже Политковской, из уважения к ее труду они опубликуют фрагмент моего чеченского дневника. Тогда люди узнают, что происходило с мирными жителями во время войны.
– Ни «Новой газете», ни кому бы то ни было из правозащитного мира твои дневники не нужны! В газете свое мнение о войне напишут и успешно его обналичат, – отчеканила правозащитница. И, вздохнув, прибавила: – Я лично знала Анну. Тексты Политковской печатали крайне неохотно, мотали ей нервы, издевались. Она с трудом пробивалась в родной редакции.
– Под бомбами в Грозном первыми погибли русские старики, а потом чеченские дети в горных селах. Советская Чечня была многонациональной республикой! Война – общая трагедия. Погибли люди разных национальностей!
– А кто там пострадал, если не чеченцы? – осторожно спросила Марфа Кондратьевна.
– Все народы, которые там проживали! В Грозном проживало более трехсот тысяч русских до Первой войны и во время нее. А сколько татар, украинцев, цыган, кумыков, ингушей…
![Bo][ing Day истребить «колхозника»](/uploads/covers/fe/bo-ing-day-istrebit-kolhoznika.jpg)
