Традиции & Авангард. №3 (14) 2022 г. - страница 10



Бижутерия

Читал утреннее правило,
Почувствовал пустоту за грудиной.
Схватился сжать края,
Стянуть обратно – и чётки
Порвались: нить истлела.
Звонко зёрна застукали, дробно
Запрыгали по полу.
А это не чётки – шёпотки, щепотки,
Тенётки – это
Мамины красные пластмассовые бусы
Запрыгали по пятнам солнца, пыли,
По старому, звонкому молодому паркету.
Оставь, не подбирай. Приложи, словно обрёл впервые,
К деревянной тёплой беспредельности
Ладони, потом щёку,
Потом всего себя, прищурь веки – видишь,
Каким золотым, огромным стал деревянный конь у стены.
Солнце всё шире поёт. И его не застят
Эти стаи синиц, треща, славословя, нахлынувшие,
Множащиеся неимоверно,
Налипающие на стёкла
С той стороны окна кельи,
Привлечённые сухим летающим цоком
Рассыпавшейся псевдорябины.
Паркет всё теплее, бусины
Всё звонче. Мама
Скоро придёт.

«Блаженны»

Врата отпирают раз в году —
когда постом на изобразительных
поют «Блаженны».
(Поют поскору, труда ради постового,
потому успей переоблачиться
и выйти на солею класть три поклона – в этом месте
клирос немного тебе поможет, потянет:
«ПоооооомянииииинасГоооооооооспаадиииии
егдаприиидеееешивоЦаарствииТвоооооееееем…»)
Врата отпирают со скрежетом, и заключённый
с лёгким узелочком в руке, немного пьяный
от воздуха марта, холода, света,
сини,
покидает (колючка, прожектора,
лай собак, бесстрастные вертухаи на вышках
подняли воротники тулупов)
зону комфорта.
Как там, помните, говорил Егор Прокудин:
«Садиться надо весной» – преждеосвящённой
весной и выйдешь.

С.А. ДМБ-87

ну-ка вспомни, зёма,
какой подарок получали мы утром
заветного дня
23 февраля
за завтраком? я помню
квадратную, в лиловой обёртке
пачечку вафель ягодных
и как раскрывались врата неба
и свершалось светолитие благодати
на нас, утлых;
никакой не мифический бром и тем более
не патриотический долг, а
сладкое
вообще заменяло тогда бойцу
желания, душу, девушку, родину, счастье, спасение;
как (помнишь нашу
эталонную мальчуковую книгу жизни?)
билли бонсу некогда
ром был и мясом, и водой, и женой, и другом…
нигде более в ссср
не был дант так полно,
пряно,
вещественно
воплощён в жизнь
из ада сквозь чистилище в рай,
как в рядах советской армии срочной службы.
и нет вергилия, кроме вергилия,
и незаслуженно смилостивившийся к тебе, салаге, дедухан,
внезапный пророк его.
рай, достигаемый муками перерожденья,
рай, зарабатываемый религиозным праксисом,
рай шаговой доступности,
конкретный и осязаемый, —
о ты, дембель!
все атрибуты святых – се
твои, брате!
нимбы жития, крылья, светы
шевроны, погоны, петлицы, кокарды, аксельбанты —
все доступны в сакрально-заветном
магазинчике военторга.
любовь и свобода – что ещё и петь тебе, брате,
самозабвенно-последне
летящему в вагоне ночью
тыдымм-тыдымм
поющему со ангелы лихую
безоглядную песнь:
«дембель в маю —
всё аллилуйа!»
и только годы и годы спустя,
если повезёт,
салют дембеля в тебе наконец угаснет
и ты
начнёшь что-то понимать.
одного не поймёшь, спросишь: «но разве
это Ты был там?!
драящим парашу,
зашаривающим от построенья,
портящим показатели роты,
доходягой, нехваткой, чмом, салабоном?!» – и сам же
в содрогании ответишь:
«Кто же ещё?»

Колобок

Начало сказки про Колобка
в детстве вызывало брезгливость:
«по сусекам поскребла, по амбарам помела».
сор, мышиный помёт, паутина —
всё в тесто. Из круглого, волгло-серого
щепка торчит наружу.
Но с тех пор, видишь,
я вырос.
Наклони голову. Опускаю епитрахиль,
кругло, бережно
накрываю сверху ладонями:
«благодатию и щедротами Своего человеколюбия» —