Трансформирующая терапия: новый подход к гипнотерапии - страница 23
СКОТТИ: Угу. Но сейчас я заметил, что есть типа триггера или что-то подобное, что позволяет мне произносить отлично.
СУЩЕСТВЕННОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БОЙН ОБРАЩАЕТСЯ К АУДИТОРИИ.
БОЙН: Здесь есть что поискать. Он говорит: «Есть триггер, который позволяет мне отлично произносить». Если есть триггер, который помогает ему говорить, значит существует подавление, которое, как он верит, не позволяет ему делать это. Есть позитивный триггер и негативный триггер, и это то, что мы можем поискать с помощью терапии.
БОЙН ОБРАЩАЕТСЯ К СКОТТИ.
Вы говорите, что есть триггер. Я уверен, что вы знаете больше об этом. Какое это чувство – триггер?
СКОТТИ: «Когда у меня такое чувство, то я знаю, что могу произносить».
БОЙН: Опишите его пожалуйста.
СКОТТИ: На уровне чувств – это знание. Когда оно не действует, я гадаю.
БОЙН: «Я не уверен» или «не точно».
СКОТТИ: Правильно.
БОЙН: Давайте проверим, есть ли еще какая-то связь между вашей функцией произнесения по буквам и вашей дисфункцией непроизношения. Замешаны ли здесь стресс, нервозность или нервное напряжение? Видите ли вы общий знаменатель, включающийся в ситуациях небезопасности или неопределенности, или здесь общий знаменатель, когда есть осознание?
СКОТТИ: Я на самом деле не думал об этом. Большую часть времени, когда я произношу, я осознаю факт, что я произносил очень плохо.
БОЙН: Вы имеете в виду, что теперь вы более осознанно воспринимаете непроизношение, чем раньше, или одинаково?
СКОТТИ: Я более четко осознаю произношение сейчас, потому что мы работали над этим. Но сейчас я чувствую себя более расстроенным, когда я стою перед группой или когда начальник проверяет мою работу, и интенсивность выше.
БОЙН: Когда есть место для критики, вы испытываете большую тревогу.
СКОТТИ: Угу.
БОЙН: Давайте возьмем паузу ненадолго.
БОЙН ОБРАЩАЕТСЯ К АУДИТОРИИ.
БОЙН: Это очень интересно. Это означает, что оборона, которую он использовал раньше для защиты себя от страха критики и критической оценки, больше не работает. В какой-то степени мы сбросили эту оборону, так что сейчас он более тревожен относительно непроизношения.
БОЙН ОБРАЩАЕТСЯ К СКОТТИ.
БОЙН: Я правильно говорю?
СКОТТИ: Иногда это просто происходит – например, я читаю лекцию и использую доску, и неправильно пишу два слова. Я даже не задумываюсь об этом. Я работал, я только что прошел сквозь это. После того, как лекция закончилась, я спросил: «Я неправильно написал какие-то слова?» Я вернулся назад, проверил и нашел ошибки. Вот почему я говорю, что это можно как будто отложить.
БОЙН: Хорошо. Это значит, что пока вы писали на доске, вы не думали: «Я надеюсь, я напишу все эти слова правильно».
СКОТТИ: Да, я не думал.
БОЙН: Фактор тревожности уменьшился. Когда вы обнаружили, что неправильно написали пару слов, что вы почувствовали?
СКОТТИ: Я был разочарован, что не написал их правильно, и я пытался отшутиться.
БОЙН: Как именно?
СКОТТИ: В общем, я… я заговорил с несколькими людьми, которые стояли рядом, и я сказал: «Правильно ли я написал слова?» Они ответили: «Нет, вы ошиблись в двух из них». Я посмотрел на них и засмеялся, и я попытался скрыть свое смущение за смехом.
БОЙН: Делали ли вы какие-то заявления, типа «Ну, у меня ужасная орфография»?
СКОТТИ: Нет, я такое не говорил.
БОЙН: Или такое: «Всего только два неправильных слова – это очень хорошо для такого неудачливого невежи, как я».
СКОТТИ: Нет, я это не говорил.