– Цыц, Минька! – приструнил Веснин приятеля, крепко подхватывая его под руку.
И они потопали вверх уже по шлифованным ступеням островного сааремааского доломита. Да с такой охотой, будто там, за стеклянными дверями, и в самом деле был рай, куда сегодня свободно впускали всех грешников. Но не тут-то было! Вход в «рай» перегораживала длинная, во всю ширину створы, вывеска: «СВОБОДНЫХ МЕСТ НЕТ».
– Вот те на-а! – огорчился Миня. – Теперь уже и днем стало, категорически, не пробиться сюда.
В глубине створ маячила дюжая фигура молодого вратного при золотых галунах. Здоровенная его ряха, как и полагалось всякому стражу, лоснилась от избытка здоровья, сытости и лености. Миня махнул растопыренной «клешней» по бывшей своей огнистой шевелюре, от которой остался лишь желтый цыплячий пушок, приосанился и, скрючив указательный палец, нетерпеливо постучал по стеклу. Вратный поднял на них свой откровенно-хамоватый взор и с напускным равнодушием долго не мог взять себе в толк: чего это хотят от него невесть откуда притопавшие грешники?
– Санта Мария, категорически говорю, сейчас этот откормленный боров потребует от нас «на лапу», – язвительно шепнул Миня.
Веснин намек приятеля понял, поспешно выудил из кармана ассигнацию среднего достоинства и сломил ее в виде пропуска, что не ускользнуло от наметанного глаза вратного, который тут же расплылся – от уха до уха – в приветной ухмылке.
– Цезарь, фокус удался! – радостно шепнул Миня. А когда отворилась створа и вратный, пропуская гостей, как бы для дружеского личного приветствия протянул ему руку, он своей левой «клешней» перехватил ее, крепко сжав в запястье, а правая сложилась в кукиш вместо ожидаемой мзды.
В ресторанном баре, наглухо задрапированном от солнца и моря тяжелыми бордовыми шторами, было ни жарко, ни холодно. Ну в самый-то раз! Сотрапезники тут же привычно уселись на высокие крутящиеся табуреты, отпятив свои тугие зады ко всему человечеству, обретавшему за стенами «рая» в суетной бренности житейских забот и хронического безденежья. На душе у них было так благостно, так отрадно, будто они были и вовсе никакие не кореши, задубевшие на вселенских ветрах, а синьоры-помидоры, попавшие в теплый валенок на дозревание.
– Миня, только давай сразу уговоримся: побудем накоротке, – упредил Иона Гаврилыч скорее себя. – Сам понимаешь – сборы на курорт. Да еще и дантист назначил рандеву.
– Лады, Цезарь, – охотно согласился на все согласный Миня, будто с мороза потирая ладони. – Итак, сэр, к разврату, категорически, готов! – И он, от нетерпения, как в былые свои лучшие времена, по-удалому призывно прищелкнул пальцами.
Прыщавый бармен с гладко расчесанными, на косой пробор, белесыми сальными волосами, даже и ухом не повел. Мало того, он, что-то жуя, еще и надолго скрылся за боковой шторой, что обескуражило Миню.
– Санта Мария, за свои-то кровные надо еще и шапку ломать! – и посетовал: – Да, Цезарь, это тебе не заграница, где все, категорически, для посетителя.
– Дружище, позволь не согласиться, – возразил Иона Гаврилыч. – К сожалению, у нас, даже при такой нерасторопности, все-таки успевают быстрее укушаться до поросячьего визгу.
– Дак, оттого и укушиваемся, потому что ко всему надо дорваться, будто к корыту, – вполголоса заблажил Миня. – На все нужное и ненужное создали дефицит (последнее слово он произнес с сарказмом, подражая Аркадию Райкину). – Свободных мест – куры не клюют, а они дерут оброк с православных.
