– Давай, давай – подождет твоя стирка, – сказал Аркадий.
– А и правда, успею. Ночь-то длинная.
Шура живехонько скинула резиновые сапоги, сняла косынку, пальто. В коротеньком бордовом платьице (Зина, пожалуй, была права насчет ее гардероба), в простых нитяных чулках в резинку, вероятно приобретенных в детском отделе, она показалась мне еще невзрачнее, а когда села за стол напротив величественной, полногрудой Зины, то и вовсе потерялась.
Мне так и не пришлось произнести тост.
Два Ивана стремительно, точно боясь, что может возникнуть еще какая-нибудь заминка, чокнулись. Вслед за ними выпили и остальные, за исключением Зины, которая только пригубила. Потом так же поспешно выпили по другой: всех, по-видимому, угнетало угрюмое молчание хозяйки.
Аркадий раза два наклонялся к ней, что-то шептал на ухо, но складка над переносьем у Зины даже не дрогнула. Тогда Аркадий, тряхнув светлым чубом, решительно схватил Зинину рюмку и опрокинул себе в рот.
Все было рассмеялись, но, встретившись с помрачневшим взглядом хозяйки, опять примолкли.
Шура первой нарушила молчание, обращаясь ко мне:
– Вы, наверно, к нам на охоту?
– Да, на охоту.
Я сказал это таким тоном, что у всякого другого пропало бы желание вести дальнейший разговор (ведь надо же было как-то успокоить Зину!), но Шура как ни в чем не бывало продолжала:
– О, и лис у нас развелось! Красные, как собачонки, бегают. Ко мне повадились – два гуся унесли…
– Так будешь смотреть – и последнего унесут, – вдруг вставила свое слово Зина.
– А что мне делать с этими гусями, Зиночка? На веревочке водить? Я и так каждый день пуляю…
Я с нескрываемым любопытством смотрел на Шуру.
И как я раньше не обратил внимание на эти большие, простодушные, по-летнему ласковые глаза? Пышные с рыжеватым отливом волосы хорошо промыты, и на них все еще отсвечивает дождевая пыль… Странно, меня не раздражала даже дешевенькая красная ленточка, кокетливо проглядывавшая в волосах, – единственное украшение, которое было на ней.
Я сразу повеселел.
– Ну и как? Много вы «напуляли»? – Мне очень понравилось это слово!
– Лис-то? Ни одной! – Шура беззаботно тряхнула головой. – Сережка утром с улицы прибежит: «Мама, опять лиса подбирается». Где, какая лиса? Страсть ведь интересно, как она по земле-то ползет. Ну а лиса, наверно, не любит, когда на нее полыми глазами смотрят. Хвостом махнет – только и видали. Я уж потом, когда она за угорышек скроется, выстрелю. У вас не богато порохом? – запросто обратилась ко мне Шура. – У меня один патрон остался.
– Это она чернобурку завести хочет, – опять подала голос Зина.
– Почто, Зиночка, чернобурку? На нашем телятнике и без чернобурки утонешь.
– Не утонешь. По субботам-то не много бываешь на телятнике.
Шура медленно покачала головой:
– Ох, Зиночка, Зиночка… Ты всегда вот так обо мне. По субботам-то я… – И вдруг охнула, схватилась руками за голову и громко разрыдалась.
– Ну еще, – фыркнула Зина, – то песни, то слезы. Нам одно что-нибудь.
Лицо Аркадия стало белым как полотно. Наверно, с минуту не дыша, он смотрел на Зину, потом устало махнул рукой:
– Дура. По субботам-то она знаешь какие песни поет? На могиле у мужа… Еду я сегодня с дровами…
Шура резко подняла голову:
– Не надо, не надо…
Под порогом спросонья заворочалась собака, щелкнула зубами, видно роясь в своей шубе, и затихла.
– Вот ведь я какая, – с виноватым видом сказала Шура. – Нагнала на всех тоску.
