Губы у нее все еще подергивались, но мокрые глаза уже лучились.
– Ладно, давайте лучше про охоту. У меня Сережка страсть любит, когда про зверей рассказывают. Охотником, наверно, будет.
– Шурочка! Вот за это люблю… – воскликнул, загораясь, Аркадий. – Терпеть не могу плаксивых! Хочешь, я тебе дам пороху? – предложил он и с каким-то восторженным выжиданием уставился на Шуру.
Два Ивана тоже расщедрились:
– Порох и у нас имеется. Можем!
Затем все трое наперебой начали давать Шуре советы, как лучше изловить коварную лису. Потом советы сменились охотничьими историями, и тут неожиданно выяснилось, что каждый из них охотник, да и притом не последний охотник. Впрочем, пока они расправлялись с зайцами, лисами, енотами и другой подобной мелочью, можно было еще слушать, но когда они переключились на медведей…
Зина, не расставаясь с вязаньем, откровенно зевала, я тоже заметно скучал – слишком уж смело обращались охотники с хозяином леса. Зато Шура слушала с величайшим удовольствием. Ее большие доверчивые глаза были широко раскрыты. Она переводила их с одного рассказчика на другого, иногда по-детски простодушно вскрикивала: «Ох!», «Правда?» – и Аркадий, и два Ивана, поощряемые ее вниманием, забирали все выше и выше. Было даже неловко, что Аркадий совсем забыл о своей невесте и сидел, повернувшись к ней спиной.
Не знаю, как долго продолжалась бы эта потеха, если бы Зина трезво не заметила:
– Вы хоть бы врали, да поменьше дымили. А то сидим, как в овине…
…Бутылка «Столичной» давно уже была допита. Да и что такое пол-литра на четырех мужиков?
Кто-то (кажется, Аркадий) неуверенно предложил:
– Зинаида, ты теперь раскошеливайся.
– Вот еще! Вы хоть ведро выхлещете!
Мы с Аркадием переглянулись. Нет, у обоих пусто в кармане. На достатки Иванов тем более рассчитывать не приходилось.
– А знаете что? – вдруг сказала Шура. – У меня соседка гуся торговала – тут близко… Все равно лиса утащит.
– Не выдумывай! Сережке жрать нечего.
Да, конечно, Зина права. Черт знает куда может завести эта водка!
Все как-то сразу почувствовали, что пора расходиться.
Шура поднялась первой.
– Ох, батюшки, время-то… А у меня еще белье замочено.
– И есть же такие дуры на свете! – сказала Зина, едва замолкли шаги в сенцах. – Уши развесила – сидит, а вы, бесстыдники, наворачиваете.
Ей никто не ответил.
Аркадий смотрел в темное окно. Два Ивана, кисло морщась, сосредоточенно докуривали папироски, а затем, не сговариваясь, потянулись к кепкам.
– Ну вот, ушли! – с облегчением сказала Зина и вдруг вся совершенно преобразилась: ни холодной степенности, ни раздражительности, которые не покидали ее весь вечер.
А впрочем, что же удивительного? Ведь девушка, наверно, весь день только и думала о том, чтобы вечером остаться с женихом. А тут нелегкая принесла меня, потом – Иваны, потом – Шура, потеснившая ее в собственном доме.
В кухне стало светлее – Зина подвернула фитиль в лампе. Дым, разгоняемый платком, как в трубу, устремился в раскрытые двери.
– Хотите, чаем напою? – предложила Зина.
Раскрасневшаяся, улыбающаяся, поскрипывая лакированными лодочками, туго обжимавшими ее полные ступни, она подошла к Аркадию, который все так же задумчиво сидел у стола, подперев голову рукой, потрепала его по светлому чубу:
– Ну чего пригорюнился? Хочешь, подвеселю? У отца где-то в бутылке оставалось.
Аркадий вяло отвел ее руку, посмотрел на нее потухшими, отнюдь не жениховскими глазами.
