Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию - страница 25

Маленькая девочка, которую я называю здесь Дженнифер, стала моей пациенткой, будучи уже взрослой. С большой горечью она вспоминала место на школьной детской площадке, где она сидела в стороне от других детей, когда поняла, что она «разбита». Ей было всего восемь лет. В течение двух лет она подвергалась регулярному сексуальному насилию со стороны сводного старшего брата, который угрожал покалечить ее, если она скажет кому-либо о том, что он с ней делал. Она ощущала себя изменившейся, другой – поврежденной, не в состоянии принимать участие в играх, преступным образом лишенной невинности, сломанной. Мы могли бы сказать, что ее сердце было разбито. Это так и было, но она смогла почувствовать свою печаль из-за этих утрат лишь намного позже, в терапии. А пока она чувствовала себя «плохой», диссоциированной, отвергнутой и чужой в этом мире, который, как ей казалось, другие дети осваивали без труда. Это отчуждение было двойным – от людей во внешнем мире и от себя самой. Если раньше она была «в гармонии» с собой, играла и росла, как обычный ребенок, то после сексуального насилия она была «не в ладах» с собой, «отстраненной» от себя, расщепленной надвое. Одна ее часть наблюдала, упрекала, критиковала и сравнивала ее с другими, а другая была полна стыда, с тревогой пыталась быть как все. Ее сущностная часть, по которой она знала, какая она есть, – самая сердцевина ее личности – скрылась, ушла в такие глубины, что она потеряла контакт с ней. Она упорно преодолевала трудности жизни, проживаемой ей лишь наполовину, но что-то главное теперь в ней отсутствовало, и она не могла понять, что же это было, чего ей не хватало.

Когда Дженнифер выросла и начала терапию со мной, она как-то сказала мне, что когда-то давно потеряла свою душу. Она сообщила, что у нее бывали мимолетные состояния, когда душа возвращалась, если она в одиночестве рисовала в своей студии или бывала одна на природе, но большую часть времени она чувствовала себя лишенной внутренней ценности и была убеждена в своей неполноценности – в собственной «плохости». Она ужасно страдала, и большая часть этих страданий была из-за едкой самокритики и стыда за себя, которые никогда не смягчались, даже если она находила в своем окружении любовь и признание. Как будто душа покинула внутреннее пространство, и ее место занял мрачный глумливый дух, ментальная сущность, которая все отвергала, наполняя ее отчаянием и безнадежностью. Шли годы, и она чувствовала себя все более и более сломленной, все чаще и чаще «неудачницей» по сравнению с другими, обстоятельства ее жизни все чаще вызывали у нее горькую обиду и ощущение себя жертвой. Она выжила, но не жила. «Я должна постоянно придумывать себя, кем я являюсь, – сказала она мне позже, – у меня не получается просто быть такой, какая я есть на самом деле. Как будто я лишена права вести жизнь так, как это «делают» другие люди, у которых такое право есть… я всегда должна быть для кого-то или служить чьим-то целям».

Терапия предоставила ей пространство, в котором она смогла приступить к составлению и изложению своей подлинной истории, и это уже не было ложной историей жертвы-преступницы, наполненной самообвинениями, которую нашептывали ей исподтишка ее внутренние «голоса», или то, что Корриган и Гордон назвали бы «патологический ум-как-объект» (Corrigan, Gordon, 1995). Однако появление подлинной истории сопровождалось сильным сопротивлением Дженнифер из-за чувства горя, которое стало овладевать ей по мере того, как она позволяла себе чувствовать сострадание к той беспомощной и растерянной маленькой девочке, которой она была, когда началось сексуальное насилие над ней. Одно из воспоминаний, которое укрепило ее сострадание к самой себе, было связано с «посещением». Ей было 7 лет, когда она ощутила «присутствие света»; она понимала его как присутствие ангела, представляющего позитивную, интегрирующую сторону духовного мира, и как силу, поддерживающую ее волю к жизни.