Третьим будешь. Разговоры в Конюшне - страница 2

ЮР Что защищает тебя от этого? Дар, предназначение или просто такое нравственное устройство? Прости за эту прозу. Я понимаю, что самому говорить трудно о себе. С моей точки зрения, ты одна из немногих людей, из немногих поэтов, которых я почитаю высокими. Ты устояла против очень многих соблазнов жизни.

БА У меня их не было. Мне только очень мешало, когда я много выступала. И я знаю, что для многих людей было радостно слышать поэта. Но мне для того, чтобы писать, после выступлений нужно было очищающее какое-то время, нечто вроде карантина. Уединение, конечно, уединение.

С одной стороны, это входит в мои способности: способ жить и художественно, и просто жить; мне приходилось выступать. А соблазны, какие же соблазны? Что в чужеземство меня не пускали? На меня это не действовало никогда. Что без заработка оставляли? Ну опять-таки на меня это не действовало. А что я могла потерять, кроме чести и совести? Ничего, у меня ничего такого не было. И когда там какие-то запреты были, они распространялись и на мужа моего, на Бориса Мессерера2, ему тоже не давали работать, но все равно у нас стол был накрыт, гости приходили, как всегда… Так что же я могла потерять?

ЮР Ну, друзей могла потерять. Могла разочароваться в каких-то людях, которые были подвержены, скажем так, влиянию системы и соблазнам.

БА Это их дело. Я ничего про это не могу сказать. Если там с кем-то что-то происходило, ничего, кроме сожаления и сострадания, я к такому сюжету судьбы не могла испытывать никогда. Но жизнь много испытаний предлагает любому человеку, любому. И художнику, и не художнику, и мне уже доводилось говорить, что я видела людей, которые претерпели очень тяжелые испытания, очень тяжелые экзамены жизни. Но испытание благоденствием – это не всегда удается. Мне, по-моему, это не грозило. Потому что кнут, у меня есть такое стихотворение, – это яд. И там кончается, что я последняя в кассу стою3.

ЮР Стоишь?

БА Да, я так и делаю. Ну, тогда очереди были в булочную. И вдруг одна женщина занервничала, я ей говорю: «Пожалуйста, будьте прежде меня». Она читала это стихотворение и говорит: «А знаете, я думала, что вы это выдумываете, что вам всё приносят». Кто? Я сама хожу в магазины. И там ко мне милостивы, по-моему, за какую-то придурковатость моего выражения и поведения, они ко мне хорошо относятся в магазине.

ЮР Я думаю, из любви. Потому что мне кажется, что ты – один из очень немногих людей, которым можно целиком довериться. Душевно довериться. И по твоим стихам, и по твоему образу, и по тому, как ты ведешь себя в самых разных сложных ситуациях, и по твоему отношению к тем, кого ты любишь. У меня такое ощущение, что, вообще, любви в тебе больше, чем этот объем, в котором ты помещаешься.

Ты – одна из тех, кто формировал определенную духовную среду. И у людей, которые способны стыдиться, очень часто вызывала стыд за наше поведение. Потому что даже в те годы, после «Метрополя»4, когда тебя не очень печатали, трудно было жить, этот дом превратился в некий такой клуб властью отверженных. На самом деле отвержена была власть за этим столом. Тем не менее ты сохраняла открытость и душевную широту. Я понимаю, что, наверное, это божий дар, полученный вместе с поэтическим даром. Но, с другой стороны, возникает некое предположение, что жизнь вообще не может на тебя повлиять никаким образом. Наверное, это ошибка.