Читать онлайн Юрий Перевалов - Третий бастион

Во всём виновата монета герцогства Люксембург. Я нашёл её среди хлама в старом шкафу – ума не приложу, откуда она оказалась в нашем доме. Монета была тонкая, но величиною с пятак. Дата на ней совершенно стёрлась – это придавало моей находке тайну, – зато герб сохранился отлично. Начищенная, медная монета заблестела. Её гордый львиный герб навевал мысли о чём-то старинном: неприступные крепости, рыцари и хриплый зов охотничьего рога в глухом лесу.

Я пробил в монете дырку и сделал из нее брелок для ключей.

Я толком не разбирался в коллекционировании, да и не стремился поначалу к достижениям в этой узкой области знаний, не требующей, честно говоря, особых умственных усилий. Я просто таскал монету в кармане вместе с ключами, разглядывал, иногда хвастался находкой перед товарищами – те ценили вещицу. Так я прослыл коллекционером.

Трое моих приятелей тоже решили собирать монеты. Они тут же обогнали меня по величине коллекций, так что мне пришлось поддерживать легко приобретённую репутацию, и я втянулся.

Мы таскали на обмен друг другу килограммы советских копеек, царских медяков и случайных монет всех государств мира, среди которых изредка попадались редкости. Вряд ли б вы нашли коллекционеров более страстных: мы хвастались находками, ругались, обманывали друг друга, меняли монеты на детали от мопеда, велосипедный насос или кассеты для магнитофона.

Постепенно кое-что у меня скопилось. Я не знал, как поступить со свалившимся на меня богатством, поэтому сложил монеты в банку и повесил на стену карту, где жирно обвёл карандашом страны, денежными знаками которых я уже завладел.

Тем же летом я оказался в городке под названием Каменск. Я приехал туда вместе с родителями, чтоб справлять чей-то громоздкий и круглый юбилей.

Десятка полтора наших родственников собрались и зашумели в большом деревянном доме. Мне очень понравился этот дом. Весь он скрипел: лестницы, тяжёлые двери с вытертыми до блеска железными ручками, холодный деревянный пол, – но скрип этот был особый, крепкий, он говорил о непоколебимости и добротности.

Комнаты в доме были большие, но с низким потолком. Их загромождала тяжеловесная древняя мебель, и в каждой из них висело на стене чистое зеркало, где в полный рост, где в половину, но всегда в узорной деревянной оправе.

Я заходил в дальнюю хозяйскую комнату, где было тихо и где крашеный блестящий пол ослепительно сверкал и, казалось, отражал люстру на потолке и даже деревья и небо за окном. Я забредал в ту комнату, потому что меня влекли старые фотографии в бумажных рамках на стене. Там были двое курносых парней в тяжёлых тулупах и танковых шлемах. Женщина со светлыми глазами и строго сжатыми тонкими губами. Множество других людей. И почему-то на одной фотографии – белая собачонка с закрученным хвостом.

Но обязательно в комнату врывалась сухая и резвая старуха с золотыми зубами и изумрудной брошью на груди. Это была моя троюродная бабка по неизвестной мне кривой генеалогической линии. Старуха резким голосом, не ждущим оправданий, командовала:

– Поди-ка вон на улицу, нечего шататься здесь!

И тут же поправляла ногою палас, и так лежавший идеально, всем видом давая мне понять, что я шаркаю ногами и вношу беспорядок в её идеальную паласную симметрию. Затем старуха с силой взбивала кулаками подушки и перекладывала их так, чтобы они стройной пирамидой подымались к потолку.

Среди портретов была и она со своим молодым мужем – девушка с тонким испуганным лицом застыла на свадебной фотографии. Парня давно уже не стало. Девушку кто-то заколдовал, и она обратилась в злобную старушенцию, смысл жизни которой – стирать повсюду пыль и бороться с нарастающим хаосом.

Но тогда я не сочувствовал этой женщине. Мне хотелось разозлить старуху, и я шаркал ногами по её половикам и оставлял все двери на своём пути распахнутыми настежь.

Итак, дом и старые вещи в этом доме пришлись мне по душе, и взрослые, нагрянувшие сюда, поначалу вызывали во мне бурную, жгучую радость. Всего за пару дней столько людей поднялось по лестнице, что она не выдержала и сломалась, и тут же её починили. Взрослые шумели, хохотали и шутили друг над другом. От них пахло то духами, то сигаретным дымом, то вином. Два старичка сотню раз в день выходили покурить на крыльцо. Они развязывали кисеты с махоркой и по очереди предлагали друг другу табак. Причём изо всех сил один другого пытался перещеголять в этой церемонии – каждый из них старался угостить приятеля первым, потому что считал свой собственный табак наилучшим.

Но только в первый день все были счастливы и радостны. Эти люди лишь казались уверенными и беззаботными. Уже на второй день, обследуя большой дом, бродя по двору, я слышал совсем другие речи. Я почувствовал перемены в словах взрослых людей и заметил, что эти люди навязывают друг другу и даже мне одни и те же разговоры. Все они обращались с беседой так, будто соревновались: кто быстрее добежит до своей обожаемой темы, всегда связанной либо с хвастовством, либо с пережитыми бедами, и выскажется по ней сполна. Я наслушался их разговоров досыта, и тогда сам собой в моей голове появился вывод: взрослые всегда говорят о том, что растеряли в прошлом, и о том, что боятся потерять в будущем, а также о тех предметах и занятиях, в которых они, по их же мнению, смыслят гораздо больше других. Получалось, будто в доме собрались лишь гениальные люди – однако они растеряли в жизни почти всё и теперь усердно строили планы: как бы не ускользнули у них из рук последние крохи.

Тогда для меня слово «взрослый» и слово «усталый» стали полными синонимами и слились в одно понятие: устарослый или взрусталый – как хотите. Смысл этого слова я прилагал к любому человеческому существу возрастом старше тридцати лет.

Только один человек мне понравился. Этот молодой дядька часто курил на крыльце в задумчивости и одиночестве. Он никогда не лез ко мне с расспросами и каждый день здоровался со мной за руку – в этом я видел какой-то особенный ритуал.

Всё он делал с лёгкой уверенностью и как будто наплевательством. Когда старики играли в карты, он вдруг показывал умопомрачительные карточные фокусы: угадывал масти или запоминал почти всю колоду. А после, подвыпивший, показывал, как правильно отжиматься на одной руке, и, что странно, ему этот гимнастический трюк удавался.

Однажды мы с ним встретились во дворе, и он сунул мне в руки большую, колючую, закрученную винтом морскую раковину.

– Нашёл на чердаке, – бросил он мимоходом так, будто совершил что-то незаконное.

И тут я понял: мы видим с ним этот мир одинаково. Я полюбил его за этот поступок сразу и бесповоротно, и между нами, как я твёрдо решил, установилась скупая на слова, прочная мужская дружба.

Гости всё ещё приезжали. Их шумно встречали. Но мне это надоело. Мне стало скучно оттого, что я оказался единственным подростком в этом доме.

На третий день я проснулся рано. Перекусил на кухне, пока все ещё спали. Вышел во двор, поиграл с мохнатой и глупой собакой. Я репетировал с ней утром и вечером следующую сцену: швырял резиновый мячик, затем, схватив за ошейник, тащил псину к месту, куда он упал, и с трудом запихивал мяч собаке в пасть, показывая таким образом, что нужно с ним делать. Затем пёс получал в награду кусок хлеба, и мяч снова летел прочь. Так ничего и не добившись от собаки тем утром, я пошёл гулять по городу. Каменск был совсем небольшой, и я поставил себе цель – пройти его весь насквозь.

Я шёл по узкой улице мимо деревянных домов. Изредка, с грохотом подпрыгивая на ухабах, проезжала какая-нибудь легковушка. Улица вела всё время в гору, и когда я наконец одолел этот долгий подъём, мне с высоты открылся чудесный вид: широкая река огромным полукругом делила городок пополам, цвели сады и сверкали на солнце железные крыши.

Вскоре я вышел к реке. Дул ветер, и в жарком воздухе носилась пыль. У воды лежали перевёрнутые лодки. У самого берега поднималась из воды ржавая, позеленевшая, затопленная баржа. На крутом противоположном берегу росли высокие сосны.

В реку вторгалась разбитая каменная пристань. У пристани расположился небольшой рынок. Десятка полтора торговцев пеклись на жаре, читая газеты под зонтами и навесами. Они лениво перебрасывались словами, утирали пот, пили газированную воду и смотрели на мир так, словно видят его уже три тысячи лет. В такую жару и без того тихий Каменск совсем обезлюдел – только я и эти отважные предприниматели были в тот час на берегу.

Я прошёл по базарчику, размышляя, кому же они продают свой товар, если никого вокруг нет. Здесь торговали сувенирами и безделушками, связками сушёной рыбы, грибами и вареньем. Кто-то выставил пейзажи – все на крошечных холстах, сантиметров десять на двадцать. Ещё один художник продавал другие работы: на его картинах кошки, собаки и вороны вели себя как люди – сидели за столами, пили чай и гуляли по улицам.

Я обрадовался, увидев на прилавках монеты. Но я постеснялся спросить цену – побоялся выдать свою неграмотность.

Изнемогая от желания приобрести пару монет, я, единственный покупатель, гулял у пристани туда и обратно, и торговцы провожали меня бесстрастными взглядами.

Я подошёл к парню примерно моего возраста. Он продавал монеты и антиквариат. Парень читал книгу и в шутку переругивался с соседом, кудрявым толстяком, который выставил на прилавке плетёные корзинки и деревянные шкатулки. Я решил, что со сверстником вполне смогу объясниться.

– Бери. Сегодня дешевле, – сказал мне парень, не отрываясь от книги.

– Почему? – спросил я.

– В честь праздника.

– Какого ещё? Нет никакого праздника.

– Сегодня день высадки Кортеса.

– Врёшь! – засомневался я.

– Конечно, вру, – ответил парень. – Кортес высадился поздней осенью. Но так лучше товар берут: слова-то красивые.

– Давай решайся, – поторопил он меня. – Эта монета – полтинник, эта – две сотни, отдам за полторы. Что собираешь-то?

– Монеты княжества Люксембург, – ляпнул я с ходу и достал из кармана брелок.

Нахмурившись, он рассмотрел пробитую монету и сказал с разочарованием:

– Никогда так больше не делай.

На реке тем временем показался пароход. Увидев его, парень вышел из-под навеса. Остальные торговцы тоже заметно оживились.

Туристы на пароходе плыли в город Ипатьев, полный исторических достопримечательностей. Но Ипатьев находился ниже по течению, и торговцы из Каменска на том и зарабатывали: они выставляли сувениры раньше, чем их соседи.

Корабль причалил, и туристы повалили на берег. Парень закричал, сложив ладони рупором:

– Отдам дублон по цене батона,

А два дублона за два батона,

Три песеты за три сигареты.

Четыре марки за вина полчарки.

Пять песет за килограмм конфет.

Шесть крон за молока бидон.

Семь йен за обычный жульен.

Восемь су за колбасу.

Три франка…

Тут он осёкся.

– А дальше? – спросил я.

– Дальше не придумал ещё. Стихосложение – это не моё. У меня аналитический склад ума, – похвастался он.

Коллеги по ремеслу посмеивались над парнем. Однако тот не стеснялся и во весь голос кричал стишок, чем смешил покупателей и привлекал их к своему товару.

Он продал пару вещиц и, когда пароход ушёл, сказал:

– Посторожи, я за водой сбегаю. Если кто меня спросит, отвечай: «Арсений будет через пять секунд».

Я с удовольствием сел на его место, в тень под навесом, откуда мир казался совсем другим: словно ты – владелец целого состояния и снисходительно предлагаешь людям взглянуть на свои богатые кладовые.